"Густав Майринк. Мейстер Леонгард" - читать интересную книгу автора

молча и нежно гладить рукой горящий лоб мальчика, в то время как его
взгляды пламенно несу любое мгновение может ворваться тревога.
Ребенок смутно догадывается о том, что происходит в старике: полнота
сердца, а отнюдь не пустота его, связывает язык отца, и вот снова горькая
волна ненависти к матери захлестывает его - он мысленно находит во всем
какую-то неясную связь с глубокими морщинами и расстроенным выражением
старческого лица в подушках кресла на колесах; в нем просыпается
молчаливое желание увидеть утром мать лежащей мертвой в постели, и к пытке
постоянного душевного беспокойства присоединяются муки адских ожиданий -
он рассматривает в зеркале черты ее лица и ищет в них следы недуга,
наблюдает за ее походкой, твердо надеясь заметить в ней признаки
начинающегося утомления. Но эта женщина обладает несокрушимым здоровьем,
она не знает слабости, по-видимому, приобретает все новые и новые силы, в
то время, как окружающие ее люди становятся болезненными и вялыми.
От Сабины и слуг Леонгард узнает, что его отец - философ, мудрец и что
во множестве книг заключена истинная мудрость; он принимает детское
решение овладеть мудростью - быть может, тогда падет невидимая стена,
отделяющая его от отца, разгладятся морщины, помолодеет скорбное
старческое лицо.
Но никто не может ему сказать, что такое мудрость, а патетические слова
священника, к которому он обращается: "Мудрость - это страх господень",
окончательно сбивают его с толку.
Он непоколебимо уверен в том, что мать ничего не знает об этом, и
медленно в нем нарастает сознание, что все делаемое и мыслимое ею должно
быть противоположно мудрости.
Он, наконец, решается и спрашивает отца, когда они на мгновение
остаются вдвоем, что такое мудрость - внезапно, отрывисто, словно человек,
зовущий на помощь; он видит, как мускулы на безбородом лице его отца
напрягаются от усилий найти подходящие слова для жаждущего знания детского
рассудка - у него самого почти готова лопнуть голова от судорожного
стремления понять смысл обращенных к нему слов.
Он ясно чувствует, почему из беззубого рта выходят такие торопливые и
отрывистые фразы - это снова страх перед вторжением матери, перед
осквернением священных семян ее разлагающим, пошлым дыханием - боязнь
того, что они превратятся в ядовитые побеги в случае ложного понимания.
Все его усилия понять напрасны, он уже слышит громкие поспешные шаги
там - в коридоре, отрывочные, резкие приказания и отвратительное шуршанье
черного шелкового платья. Слова отца становятся все быстрее и быстрее, он
хочет их уловить, чтобы запомнить и потом обдумать, тянется к ним, словно
к мелькающим ножам - они выскальзывают, оставляя за собою кровавые резаные
раны.
Фразы, сказанные без передышки: "Уже стремление к мудрости есть
мудрость" - "борись за создание в себе твердой точки опоры, с которой
ничего не сможет сделать внешний мир, дитя мое" - "гляди на все
происходящее, как на бездушную написанную картину, и не трогайся ею", -
внедряются в его сердце, но на их лике есть маска, за которую он никак не
может проникнуть.
Он хочет расспрашивать дальше, дверь распахивается, последние слова:
"Пусть время бежит мимо тебя, как вода", - касаются его слуха, графиня
вбегает в комнату, чан опрокидывается на пороге, поток грязной воды