"Протоиерей Иоанн Мейендорф. Византийское богословие (Исторические тенденции и доктринальные темы) " - читать интересную книгу автора

истолковывать или отстаивать, но которая не нуждается в исчерпывающих
формулировках. Даже Иоанн Дамаскин, именуемый иногда "Аквинатом Востока" за
то, что он составил систематическое "Точное изложение Православной веры" (De
fide orthodoxa), на самом деле создал лишь краткое руководство, но никак не
богословскую систему; и если его мысли чего-то не доставало, то именно той
самобытности философского творчества, без которой не бывает никакой новой
системы.
Недостаток озабоченности систематизацией, однако, никак не означает
отсутствия интереса к истинному содержанию веры или неспособность создать
точные богословские определения. Как раз наоборот. Не было другой
цивилизации, пережившей больше дискуссий об адекватности или неадекватности
слов, выражающих религиозные истины. Различие между homoousion и homoiousion
"из двух естеств" или "в двух естествах"; две воли или одна воля; latreia
икон или proskynesis образов; тварность или нетварность божественных
"энергий", исхождение "от Сына" или "чрез Сына" - эти темы на протяжении
многих веков обсуждались византийскими христианами. Может создаться
впечатление, что дух греческого христианства состоял именно в
оптимистическом веровании в то, что человеческий язык в сущности способен
выразить религиозную истину и что спасение зависит от точности выражения,
использованного для передачи смысла Евангелия. Однако те же самые греческие
христиане твердо исповедовали невозможность выразить на языке понятий всю
полноту истины и неспособность человеческого разума постичь Сущность Божию.
В Византии, следовательно, была налицо антиномия в самом подходе к
богословию: Бог действительно открыл Себя во Христе Иисусе, и знание Его
Истины существенно важно для спасения, но в то же время Бог выше
человеческого рассудка и Его невозможно вполне выразить человеческими
словами.
В Византии богословие никогда не было монополией профессионалов или "учащей
церкви". На протяжении всего византийского периода не было ни единого
церковного собора, решения которого не оспаривались бы, а попытки некоторых
императоров регулировать свободу совести своих подданных с помощью указов
встречали не столько отпор со стороны последовательно независимого
священноначалия, сколько молчаливое сопротивление полноты тела Церкви. Этот
недостаток ясного и юридически определенного критерия Православия
подразумевал, что ответственность за истолкование истины разделяется всеми.
Большинство мирян, конечно, следовали за наиболее выдающимися епископами,
поучение которых никогда не ставилось под сомнение, или видными монахами,
которым часто принадлежала главная роль в доктринальных дискуссиях. Но и
простые верующие тоже умели разрешать богословские вопросы, особенно тогда,
когда в епископате не было единства взглядов. Достаточно вспомнить
свидетельство Григория Назианзина, жаловавшегося на торговцев, которые на
рынке спорили о понятии "единосущный".
Вмешательство императоров в богословские споры, воспринимаемое сегодня как
нетерпимое посягательство светской власти на священные уделы Церкви,
считалось чем-то обыкновенным в эпоху, когда от императора закон требовал,
чтобы правитель был "славным своей божественной ревностностью и наставленным
в учении о Святой Троице"(1). Хотя никто не был готов даровать императору
привилегию безошибочности, но все же никто не противился тому, чтобы он
выражал богословские воззрения, которые de facto обретали больший, а иногда
и решающий вес, поскольку были озвучены самодержцем.