"Израиль Меттер. Пятый угол" - читать интересную книгу автора

знанием математики. В саду, на песке, кончиком обструганной палочки Жоржик
Борман, побочный сын знаменитого шоколадного фабриканта, тронувшийся от
неразделенной любви, решал нам алгебраические задачи.
Сейчас, через сорок с лишним лет, после всего того, что я видел и в чем
принимал участие, мне кажется, что на Черноглазовской был удивительно
старомодный сумасшедший дом. Тамошние безумцы жили своей отдельной,
сосредоточенной жизнью, они бережно лелеяли свой бред внутри себя, не
стремясь навязать его всему человечеству.
Не обижайтесь на меня, Зинаида Борисовна, - я не забыл о вас. И спасибо
за фотографии, которые вы мне прислали. Юношеские стихи Саши Белявского я
тоже получил. Помните, каким щегольским, гортанным голосом он их читал?
Мы собирались на Клочковской улице, в убогой квартире Тосика Зунина. У
него была туча маленьких засопленных сестричек, они ползали по полу, Тосик
походя подбирал их, как котят, и рассовывал по углам, но они снова
оказывались у него под ногами.
Глава семьи, Рувим Зунин, инвалид империалистической войны, со злым
оконным ревматизмом в костях, сидел на табурете перед воротами, укутанный в
ватное тряпье, и наблюдал жизнь улицы. Кормила семью мать. Из воды и
сахарина она колдовала мороженое, из корок черного хлеба - квас. С этим
товаром она выходила на рассвете на благбаз - так назывался в Харькове
знаменитый благовещенский базар. Ее старший сын, подслеповатый Тосик,
гордость тридцатой трудовой школы, будущий молодой профессор университета,
неправдоподобно начитанный юноша Тосик - апологет Великой французской
революции и знаток политэкономии - нес за своей матерью мороженицу в
кадушке. Его лучший друг, Мишка Синьков - сын наркомпочтеля Украины, -
волочил на загорбке бельевую корзину, уставленную бутылками с квасом.
У базарных рундуков они разгружались. Мать Тосика испуганно открывала
торговлю. Для того чтобы привлечь к ней внимание базара, Мишка распахивал
свою семинарскую пасть и голосом удивительной красоты запевал:
- Как во городе то было, во Казани!..
Благовещенский базар восхищенно вздрагивал и оборачивался на Мишкин
голос. Набрав в легкие воздух до упора, он выпевал:
- Грозный царь пировал и веселился!..
Затем он ласково склонялся к матери Тосика и говорил:
- Живите, мамаша, спокойненько. А мы с Тосиком пойдем...
И, загребая ногами пыль, долговязый Мишка Синьков уводил
своего подслеповатого друга к себе домой. Оба они увлекались в те годы
"Капиталом" Маркса.
Самым голодным и неприкаянным из нас был Мишка. Он жил со своим отцом в
пустой, необставленной, нежилого вида квартире, - от наркома почт и
телеграфа ушла жена. По крайней занятости отца и безалаберности сына они
виделись редко, оставляя друг другу записки и еду на кухне. Записки были
коротенькие: "Посоли, батя". Или: "Бульба под подушкой".
То, что наш приятель был сыном народного комиссара, нисколько нас не
занимало. Да и узнали мы об этом гораздо позднее, чем подружились с ним.
Профессия родителей нас вообще мало волновала. Какие есть, таких и любим.
Куда же это все провалилось, Зинаида Борисовна? Подумать только: нас
было столько - легких, чистых, добрых, мы никого не обижали, нам было
наплевать на деньги, на то, как мы одеты и что жуем, - почему же мы не
оставили никакого следа на земле? С какого дня, с какой минуты мы стали