"Израиль Меттер. Пятый угол" - читать интересную книгу автора

готов платить тем же всему человечеству.
Есть один способ сделать себя неповторимым, хотя бы для себя. Нужно
вспомнить свою юность. И тогда покажется, что она удивительна. Когда рядом с
тобой, в юности, живут твои сверстники, всем нам представляется, что у нас
одна судьба. Проходит время, наши судьбы извиваются и закручиваются, они
горят, как бикфордов шнур, и каждый из нас гаснет или взрывается по-своему.
Во дворе нашего дома стоял пулемет. Он был обращен стволом к
подворотне. Ворота заперты наглухо, а в единственном парадном подъезде
круглосуточно дежурила самооборона. Пять-шесть мужчин, расставив на нижней
лестничной площадке ломберный стол, круглые сутки играли в преферанс.
Мой отец тоже входил в эту самооборону - так она называлась в нашем
дворе. У отца была пагубная страсть к огнестрельному оружию. Он собирал
револьверы, никогда не стреляя из них.
Странная аберрация памяти происходит, когда думаешь о своих
родителях, - они всегда для нас старики. Моему старику-отцу было в те годы
недалеко за сорок. Он годился бы мне сейчас в сыновья.
В каком же это было году, Зинаида Борисовна? Я стою, зажатый коленями
отца, в хоральной Синагоге. Громкое победное бормотанье обступило меня со
всех сторон. Шелковые полосатые "талесы" покрывают плечи и спины молящихся.
Никакой веры нет в моей душе. Для меня это игра, которую придумали взрослые.
Я вижу, что им наскучивает играть в нее.
В перерыве между службами они до отказа заполняют квадратный
синагогальный двор. Молитвенная пленка скуки, придававшая их глазам
одинаково сонное выражение, рассеивается. Шум, как пар, стелется над двором.
Мне непонятно и неинтересно слушать, о чем они говорят. Сейчас я
догадываюсь, что они говорят о политике.
Много лет спустя я бывал в костелах, мечетях и церквах. Насколько же
больше святости, истовости и благолепия во всех этих храмах. Я имею в виду
не архитектуру, а религиозный климат молельного дома.
В моей семье верили в бога буднично. Меня заставляли молиться. Но
понуждали меня к этому так же, как к приготовлению уроков. Религия на Рыбной
улице была синонимом респектабельности, соблюдением приличий.
В тринадцать лет, в день своего совершеннолетия, я произнес положенную
речь в присутствии гостей. Она была написана мной на двух языках: на родном,
живом - русском и на мертвом для меня - древнееврейском. Речь начиналась
словами: "Дорогие родители и уважаемые гости!" Больше я ничего из нее не
помню. Не помнил и тогда, когда произносил, ибо среди гостей сидела за
столом ослепительная Таня Каменская; в каштановых ее волосах плавал бант.
Она работает сейчас библиотекарем в городе Харькове. Мы виделись с ней в
шестидесятом году. Когда я вошел в ее квартиру на Черноглазовской улице,
Таня успела шепнуть мне в дверях:
- Пожалуйста, не говори при муже, сколько мне лет.
Она могла бы и не предупреждать меня: Тане Каменской тринадцать лет
навсегда, на всю мою жизнь. И когда придет мое будущее детство, - не может
же оно исчезнуть бесследно, оно должно воротиться, - я явлюсь к ее нынешнему
мужу и скажу ему:
- Если вы порядочный человек, отдайте мне мою Таню. Даю
вам честное слово мальчика, что я пальцем до нее не дотронусь.
Мы возьмемся за руки и медленно спустимся по лестнице. Медленно, потому
что у меня больное сердце, а у Тани разбиты подагрой ноги.