"Израиль Меттер. Пятый угол" - читать интересную книгу автора

любезные послания из далекого Самарканда.
Писала мне Зинаида Борисовна Струева.
Сколько я ни ворошил свои воспоминания, мне никак было не припомнить
этого имени. А она-то знала о моем детстве, о моей юности решительно все. В
каждом своем письме Зинаида Борисовна походя упоминала людей и события
настолько точно, что я диву давался. Откуда ей было знать о моем дворе,
населенном пятой категорией? Я и сам-то смутно помнил, как стриг на скамейке
Моньку Хавкина: стащив у отца машинку для стрижки, я уговорил Моню,
гнусавого моего соседа по лестнице, дать мне возможность овладеть
парикмахерским искусством. Машинка впилась в ужасающие Монькины кудри и
повисла на них в десяти сантиметрах от его низкого лба. Вопли моего клиента
согнали во двор все население нашего трехэтажного дома. Я был порот отцом
нещадно. Об этом писала мне Зинаида Борисовна.
В двадцатом году нас уплотнили. Четыре женщины - работницы табачной
фабрики - вселились в нашу квартиру. Для них реквизировали самую большую
комнату - столовую. Сейчас я думаю, что в ней было метров пятнадцать. В
столовой стоял двуспальный буфет; в нижнем его отделении работницы поселили
поросенка. Это был самый смирный и тихий поросенок, которого мне доводилось
встречать в жизни. В то шумное и грубое время он вел себя незлобиво и
благопристойно. Как доброе животное. И об этом писала мне Зинаида Борисовна.
Она писала и о том, что я был влюблен в Нару Золотухину. Откуда это
имя - Нара? И где ты теперь, Нара? Помнишь ли ты, как я прикоснулся своими
неумелыми губами к твоей розовой щеке. Мы стояли с тобой за кулисами
самодельного зрительного зала тридцатой трудовой семилетней школы.
Ты только что прочитала со сцены стихи Брюсова: каменщик, каменщик, в
фартуке белом, что ты там строишь? И каменщик отвечал - тюрьму. Я поцеловал
тебя в щеку, коченея от восторга. Мы были с тобой такими наивными, Нара. Нам
было наплевать, что каменщик в это мгновение строил тюрьму. Мы не знали
тогда, в двадцать третьем году, что через пятнадцать лет в эту тюрьму сядут
наши школьные товарищи: Колька Чоп, Тосик Зунин и Миша Синьков. Это были
наши с тобой одноклассники, Нара. Мы пошли провожать тебя вчетвером, ты была
пятой, и из этих пяти человек я чудом остался один на свете, потому что тебя
тоже нет.
А может, я остался в живых именно потому, что я сын частника? Или
потому, что я еврей? Мне столько раз давали понять - и жизнь моя, и газеты,
и книги, - что именно эта пятая категория особенно живуча. В огне не горит и
в воде не тонет. Боже ты мой, сколько их сгорело в огне. И сколько горит
сейчас на медленном костре своей совести!
Фантастический двор на Рыбной, 28. Я не помню, каким он был до
революции. Но и само это понятие - революция - являлось к нам во двор долго
и по нескольку раз.
Я проходил потом по учебникам все то, что составляло мою жизнь. Однако
сеть, при помощи которой историки пытаются уловить явления действительности,
эта сеть состоит из крупных ячеек, - мой двор, вся моя жизнь проваливаются в
эти ячейки, и я всегда оказываюсь мальком, неинтересным для истории.
История легко объясняет судьбу целого класса, но не может объяснить
жизнь одного человека. Впрочем, и не дай бог, чтоб это входило в ее
обязанности. Потому что если закономерности целого класса обрушить на судьбу
одного человека, то ему не снести этой ноши.
Я хотел бы, чтобы ко мне относились как к неповторимой личности. И