"Израиль Моисеевич Меттер. Оценщик" - читать интересную книгу автора

выходил из себя. - Как это возможно не обидеться, если тебя именно
обижают?.. Я вон в угрозыске протрубил тридцать пять лет, сам говоришь -
неплохой был работник...
- Замечательный были работник, Яков Степаныч, - сказал Серегин. - Я
вас век не забуду.
- Ты-то вот не забыл, хоть и срок из моих рук имел, а Санька Горелов
сегодняшний день встретит меня на улице, к фуражке не приложится своей белой
ручкой...
Карев в сердцах выпил.
- Закусите "краковской", Яков Степаныч, - жалея его, предложил
Серегин и вежливо спросил: - Это какой же Санька? Который по ювелирным
магазинам работал?
- Да нет, - буркнул Карев, он жевал колбасу, не чувствуя ее вкуса. -
У тебя все жулики на уме... К вашему сведению, Александр Юрьевич Горелов
получил нынешний год полковника.
И на кой бес я тут рассоплился, досадливо сверкнуло в голове Карева, но
остановиться он уже не мог: слежавшаяся в нем за долгие годы боль
самовозгорелась вдруг, как торф. И не в калгане был избыток температуры,
подпаливший эту давнюю боль.
- Мой отдел в Управлении знаешь как ребята называли? Штучным. Мы
простых дел не расследовали. И Санька этот талант был, сукин сын. Я в него
вбил все, что знал, все, что умел! Он же пришел ко мне после юридического
слепым щенком - в оперативной работе ни черта не петрил, протокола допроса
не умел оформить... Боже же ты мой, как я его любил!..
- Уж очень вы переживаете, Яков Степаныч, - сказал Серегин. -
Желаете, я вам заварю крепкого чайку?
Карев помотал отяжелевшей головой.
- И на что, дурак, польстился? На холуйскую должность: перешел от меня
к начальнику Управления писать доклады. Башка у него сработала куда
положено. И наружность подходящая: костюм пошил себе в модном ателье, завел
очки на здоровые глаза, модельные туфельки. Выступит где-нибудь на совещании
в исполкоме, в гороно или в редакциях, а там ахают: ах, как выросли кадры
милиции! Начальнику приятно - он растил. Да и удобно - Санька сочиняет
речи, статьи, обобщает опыт, и все научно, с цитатами из трудов. Ловит-то
жуликов нынче не он, а обобщает - он... И стал я, Серегин, нынче негож.
Комиссовали меня, подпал под сокращение. Процент роста я им снижаю. Кабы мне
кто-нибудь пятнадцать лет назад подсказал, что Санька меня продаст, я бы
тому человеку плюнул в глаза...
- Вас один человек продал, Яков Степаныч, - сказал Серегин, - а
Иисуса Христа - двенадцать любимых апостолов. Это уж, наверное, так
заведено, Яков Степаныч. Предать они предали, а веру его, учение его людям
понесли. Даже взять Иуду. Не было бы Иуды, не было бы и подвига Христова, и
был бы он обыкновенная личность. Сезонник, плотник.
- Слушай, Серегин, - улыбнулся Карев, - неужели ты веришь во всю эту
хреновину?
- Верю, - сказал Серегин. - Две тыщи лет моей вере.
- Значит, согласно твоей вере, и Гитлера прощать надо?
- Гитлера - не надо, - сказал Серегин. - А как же ты разбираешься:
кого - надо, а кого - не надо?
- Совестью своей, Яков Степаныч. Душой. - Интересно! Ты своей