"Робер Мерль. За стеклом (роман)" - читать интересную книгу автора

тоска, друг. Грязь, дождь, ни просвета. Ну и вот, иногда я говорю себе:
Абделазиз, и чего ты тут торчишь? Ты уверен, что не просчитался? Что лучше:
солнце без жратвы дома или здесь жратва и холод?
Отсюда, сверху, с одной из трех двухъярусных коек, мне Каддура не
видно. Но я слежу за его движениями по звукам, каждое утро одним и тем же.
Каддур у нас, "холостяков", вроде доверенного лица. На улице Гаренн в
Нантере, понимаешь ли, друг, три лагеря: один - семейный, другой - лагерь
португальцев, третий - наш, "холостяцкий". Ну, в общем, это так говорится,
мне двадцать лет, я и вправду одинокий, но другие братья почти все женатые.
"Холостяк" это просто значит, что жена осталась там, а ты тут живешь один,
как можешь.
А улица Гаренн, ты думаешь, это улица? Ничего подобного. Просто дорога,
которая идет в гору, и оттуда, сверху, хорошо видна стройка Фака, которая
издали ничуть не красивее, чем вблизи. А по обе стороны "улицы" Гаренн нет
ничего. Ни одного дома. Пустырь. На самом верху две колонки, повернешь
рукоятку - течет вода. К этим двум насосам ходят за водой все три лагеря.
Два крана на три тысячи человек. Иногда три часа простоишь, чтобы наполнить
свои бидоны. Притащишь туда свои канистры на тачке с велосипедными колесами.
Если ты богат, цепляешь тачку к велосипеду с моторчиком. Кое-кто приезжает
даже на старых машинах. И давай, жди своей очереди. Под ногами грязь. Идет
дождь. Вечно идет дождь. Насчет дождя тут, во Франции, богато! Дорога тоже
грязная, несмотря на асфальт, из-за тяжеловозов: они расшвыривают грязь во
все стороны, оставляя позади себя хвосты глины. А грузовики здесь потому,
что полно строек. Говорят, одна из них - будущая префектура Верхней Сены,
как раз напротив нас. Ну что ж, в таком случае у господина префекта будет
прекрасный вид на три лагеря.
Вдоль улицы Гаренн, по склону, - торговый центр бидонвиля: арабское
кафе, бакалейщик, мясник. Понимаешь ли, в самом Нантере, конечно, может, и
дешевле, зато здесь, в бидонвиле, лавочники отпускают в кредит, особенно
семейным - у них ведь пособие на многодетность. И потом, нам нужен
мясник-мусульманин. Семейные просят самое дешевое мясо. Сам понимаешь, не
какую-нибудь там заднюю часть или отбивную. Или уж совсем крохотный кусочек.
Попробуй-ка, попроси баранины на два франка у мясника-француза, он подумает,
ты над ним смеешься, только обругает: "Будь они неладны, эти распроклятые
бико".
Метрах в двадцати от последней колонки - деревянный забор, на нем пять
или шесть громадных почтовых ящиков. Не тонуть же в грязи по колено на
улочках бидонвиля почтальону-французу. У "холостяков" ящик за номером 150,
большой, с висячим замком, ключ от замка у Каддура. Он раздает письма в
нашем лагере. Тем, кто не умеет читать, он их читает. А если кто не умеет
писать, он за них и отвечает. Все свое свободное время он пишет. Он посылает
переводы, посылки. Подарков он никогда не принимает. Он терпелив, вежлив.
Роста он среднего, но очень сильный, лицо худое, энергичное. Он никогда не
улыбается. А уж если рассердится, сам не захочешь взглянуть ему в глаза. У
него усики, которыми он очень дорожит.
Как только прозвонит будильник, Каддур встает - всегда первым. Я знаю,
что он слезает со своего насеста, потому что скрипят перекладины. Потом я
вижу свет на грязном изореле потолка: он зажег маленькую бутановую лампу; я
закрываю глаза - забавно угадывать на слух, что он сейчас делает. Вот он
надевает ботинки, вот берет канистру, льет воду в кастрюлю, ставит кастрюлю