"Робер Мерль. За стеклом (роман)" - читать интересную книгу автора

заражены коммунизмом, изнасилованы бидонвилями? Пресса, которой присуще
пылкое воображение, подбавила жару. Кровь так и лилась у вас на глазах. Еще
до того, как первая студентка рискнула ступить на территорию Нантера,
североафриканцам уже был вынесен обвинительный приговор.
В Сорбонне все же нашлись три профессора-добровольца, готовые покинуть
Alma mater к вящему возмущению своих более косных коллег, не обладавших
духом пионеров. Один из этих последних решил весной 1964 года лично
ознакомиться с грозящим злом. Он рискнул доехать на машине до станции
Нантер-Лафоли и с трудом разыскал стройку. Небо было свинцовым, лил дождь.
Он увидел кубы бетона в океане мягкой ржавой глины, в которой нога тонула по
щиколотку. Окрестности - бидонвили, закопченные кирпичные заводы, серые
жилые массивы стандартной застройки - были до слез тоскливы. Визитер
поспешил вернуться в свою величественную Сорбонну и, встретив в коридоре
одного из "пионеров", удовлетворенно сказал ему: "Мой друг, вам предстоит
жить в дерьме".

В 1964 году, в самый разгар строительства, новый филологический
факультет открыл студентам свои грязные дороги, и в том же году западные
пригороды столицы были выделены в новый департамент Верхняя Сена. Нантер --
город-завод, город-дортуар и город-университет - удостоился ранга
префектуры. И точно болезнь гигантизма непременно должна была поражать все,
возникавшее в бывшей "зоне", число студентов филологического факультета за
три года возросло с двух тысяч до двенадцати. Фак, еще не достроенный, стал
уже тесен.

II
22 марта 1968 года, 6 часов утра
Я слышу будильник Каддура и тут же принимаюсь грызть себя за то, что
вот уже полгода не могу набраться мужества и посещать после работы вечерние
курсы. Я записался на экзамены, чтобы получить аттестат об окончании
начальной школы, но сам понимаю, что в этом году уже не сдам. Я втягиваю в
себя воздух. Ледяной. Телу тепло в спальном мешке, к тому же на ночь я
закручиваю тюрбан из свитера, не слишком туго, чтобы его не испортить: этот
свитер мне недешево обошелся, он очень красивый - рыжий с крупным черным
рисунком. Но когда просыпаешься утром, все, что не под свитером - глаза,
нос, щеки, подбородок, - все, право слово, ледяное. А мне ведь холод не
впервой. В январе у нас, на Оресе, друг, пробирает до костей. Но солнце на
своем посту. У нас в деревне есть стена, выбеленная известкой, в полдень
братья любят посидеть возле нее. Присядешь на корточки, завернешься в
бурнус, а солнце пригревает тебе лоб, руки, ноги. Морозно, но ясно. Ни
облачка. Все в тебе так и поет, даже если жрать нечего. Время от времени
какой-нибудь старик заговорит, но никто не отвечает. К чему говорить? По ту
сторону степы - дорога, по ту сторону дороги - опунции. Дорога по большей
части пустынна. Изредка проедет повозка. Мальчишка на осле, вытянувшись во
весь рост, головой к хвосту, в руке прутик. Девочка с двумя тугими косичками
и стеклянными бусами на шее. Она бежит бегом, ноги у нее красные от хны,
платье красное с зеленым. Только подумаю об этом - сердце сжимается, комок
подкатывает к горлу. Ну нет, я не заплачу, друг, мне уже двадцать лет, не
хочу. Иногда я задумываюсь: во Франции, правда, жрешь досыта, зато все
серое, серое, серое, просто умереть. Целые дни на стройке Фака, смертная