"Андрей Меркулов. В путь за косым дождем " - читать интересную книгу автора

километров. На дальних окраинах жители глухих сел узнают самолет раньше, чем
увидят первый поезд. Корабли эти - крестники испытателей, которые первыми
выводили их в небо.
У испытателей я знаю общую и главную черту - молчаливую, но твердую
приверженность делу. Я понимаю глубокую тоску Виктора Юганова, одним из
первых прошедшего звуковой барьер, но однажды заболевшего туберкулезом и
отрешенного от любимого дела.
Встречаясь с ними, я чувствовал себя как репортер при колумбах.
Когда я узнал о трагической гибели Алексея Перелета, я понял, что об
этом нельзя молчать и надо, чтобы знали все. Мы тогда почти не писали об
испытателях.
Писать о них очень трудно. Они не терпят фальши и требуют правды и
мужества, а не восторженных слов, за которыми ничего не стоит. Если пишешь о
них, надо искать те контрасты, которые помогут раскрыть постоянное
внутреннее напряжение их работы.
Они не любят красивых фраз. Но в каждом из нас есть своя поэзия, хотя
бывает, что мы ее прячем. В минуту их доверия меня всегда тянуло спрашивать
о краях, которые они одни посещают, - ведь еще так немного среди людей земли
тех, кто видит звезды в полдень... Однажды мы сидели у Сергея Анохина, и
разговор шел совсем о другом. Случайно я спросил: "А как могли выглядеть
облака на высоте, где вы были вчера?" Вдруг странная, хорошая улыбка
нарушила обычное спокойствие Саши Щербакова, и он сказал: "Ох, ты знаешь...
Обычно некогда смотреть, но это бывает так здорово..." И они стали объяснять
мне, как выглядит высотный пейзаж, и на минуту оба задумались и замолчали, и
тогда я вдруг почувствовал себя так, как будто поезд ушел, а я остался один
на платформе. Это было нормальное отчуждение тех, кто уже знает мир, который
не видели другие. Среди живущих на земле есть те, кто отделен остротой своих
впечатлений от всех, даже от других летчиков; я думаю, что, когда космонавты
бывают вместе, их громкая слава отступает в сторону, но остается неуловимое
и таинственное братство впервые увидевших земной ореол, чувство,
свойственное лишь тем, кого я называю разведчиками призрачных островов.
Часто мне хотелось представить испытателей в самой обычной обстановке,
дома, накануне опасного и трудного дня. Разведчик воздуха перед сложным
полетом... Что ждет его завтра? Взлет на машине, еще ни разу не отрывавшейся
от земли, с новым ракетным двигателем, струи огня, сразу бросающие вперед
так, что пилота вжимает в кресло? Или катапультирование на новой, огромной
скорости? Падение штопором, намеренно вызванное, чтобы проверить, а выйдет
ли из него машина?
Я помню мягкий зимний вечер, спокойный уют московской квартиры, где
меня познакомили с Яковом Берниковым. После он испытывал хорошо известный
теперь самолет АН-10, а тогда занимался на разных машинах штопорами. Он
оказался добродушным, очень полным человеком, который говорил о себе,
смеясь, что по нему кабины новых самолетов меряют. Не торопясь он стал
рассказывать о своем деле.
Штопор - неуправляемая фигура высшего пилотажа, почти ненужная для
авиации: его трудно использовать. В штопор обычно срываются против желания,
и он ведет к неприятностям. Но штопор может быть. Поэтому, обучая курсантов
или испытывая самолет, нарочно входят в штопор. Машина срывается из
горизонтального полета и, вращаясь, идет к земле. Длина одного витка при
штопоре бывает шестьсот и более метров.