"Андрей Меркулов. В путь за косым дождем " - читать интересную книгу автора

окнами дверца его машины, и, как всегда, спокойно и плавно, и сразу, он
легко тронулся с места, подфарники мелькнули в ночном переулке - ему еще
надо было ехать по шоссе к дому, а завтра он уже улетал во Францию. В тот
вечер мы долго не могли расстаться после напряженного дня: он был, как
всегда, неутомим и перед самым вылетом нашел время записаться на
радиостанции "Юность", куда мы смогли с ним приехать только после окончания
его полетов и еще ждали, когда освободится студия.
В тот вечер он много рассказывал и, как всегда, больше не о себе.
Помню, как он разговорился об Амет-хане с большой теплотой и дружеской
нежностью к этому легендарному летчику, старому боевому товарищу. И он
рассказывал, как был послан за океан, встречался с конструктором Сикорским,
который признался, что ему в Америке помогла не слава создателя огромного
самолета "Илья Муромец", а доброжелательное отношение композитора
Рахманинова, который дал деньги для фирмы и сделал рекламу. Мы говорили в
этот вечер и о фатализме - Гарнаев рассказал нам английский фильм об игроке,
который сумел подделать матрицы на фабрике, так что вся партия карт в казино
Монте-Карло оказалась крапленой. Но самого Гарнаева не столько забавлял
остроумный сюжет, сколько запомнилась сцена, когда игрок под угрозой смерти
был вынужден взять обычную колоду, но и тут пошел до конца, и снова вдруг
выиграл, сбив всех со следа. И, став серьезным, Гарнаев снова повторил мне
свои слова: "Игрок тешит себя, а мы работаем. У нас ставки больше. Мы не
играем, а рискуем очень продуманно. Игрок ставит сам на себя и для себя
выигрывает, а мы ставим на будущее для всех и выигрываем для всех".
От этого последнего вечера на своей земле нам остался его голос,
записанный на пленку радиостанцией "Юность", - его рассказ о своей
молодости, о первом своем учебном полете...
Трех месяцев не прошло, как я снова был на студии, - записывали главу
из этой книги, о Гарнаеве, впервые читали его собственные стихи. Я сидел и
слушал, как у опытного актера прерывался голос и он перечитывал по нескольку
раз - ведь он готовился читать о живом и только что узнал о катастрофе. А
мне в это время все приходилось исправлять на ходу текст: "был, летал,
писал, любил..." - все в прошедшем времени. Два дня прошли в некрологах -
все, что печаталось о нем, пришлось остановить так же внезапно, как рухнула
на землю его 27-тонная машина...
Полет своей жизни он прервал в тот момент зрелого творческого расцвета,
когда к нему пришло второе дыхание, второе открытие себя. С юности его
тянуло не только в авиацию, но и к искусству. Он любил стихи, музыку,
подмостки сцены. Отданный целиком самолетам, перед самым своим
пятидесятилетием он почувствовал неодолимую потребность рассказать миру о
том, что пережил и видел, а видел он и пережил немало. В относительно
спокойные минуты, на лету, в несложных полетах, на планшете, в кратких
дневниках, которые он иногда вел по привычке штурмана, он начал набрасывать
то, что переполняло его память. Это было открытие второго таланта в себе, о
чем он, кстати, сам знал давно, но не давал ему разгореться, чтобы ни с чем
всерьез не делить полеты. И это сразу поняли в редакциях, куда его удалось,
наконец, вытащить. С его стремительным порывом во всем, он был уверен, что в
этом году в основном уже закончит свою первую книгу.
Ему не случайно принесли венок от издательства и журнала - не только
как летчику, но и как безвременно погибшему писателю, так и не успевшему
рассказать нам о покорении больших высот.