"Андрей Меркулов. В путь за косым дождем " - читать интересную книгу автора

нам казалось, что это прекрасно, но еще немного фантастично и что мы сами не
доживем. После лекции мы подолгу бродили по притихшим московским переулкам,
глядя на сверкающую поверхность Луны, где можно было простым глазом
различить синеватые черты рельефов. Мы верили, что люди смогут туда
попасть, - только мы не доживем. Один из нас был прав. Ты не дожил.
Мы только что кончили школу, когда настали такие дни, что звезды
забылись, а небо стало страшным. Я помню зловещую ночь первой бомбежки
Москвы. Уже смеркалось, когда они пришли, впервые дурным голосом завыли
сирены, и с крыши было видно все. Они ходили в этот первый раз нахально и
безнаказанно - город еще не привык обороняться. Небо было полно неоновых
вспышек трассирующих пуль, летящих отчетливым пунктиром, но не достигающих
цели. Стреляли беспорядочно и неумело. Не очень высоко, так, что ясно был
виден, прошел "хейнкель" - мы скоро научились их различать, - он не бомбил,
а только фотографировал. А по окраинам город уже горел кольцом, напоминая
зарево 1812 года, знакомое по старым картинкам, и где-то за Дорогомиловом с
грохотом взвивались в небо светлые снопы огня - это рвались на
железнодорожных путях эшелоны со снарядами.
Таких налетов больше не было. ПВО окружила город глухим кольцом, и
наступили ночи, когда в темной высоте слышен был только характерный звук
моторов одного прорвавшегося "юнкерса". Вниз летел на парашюте осветительный
бакет, заливая улицы бледным светом. Потом нарастал тянущий за душу вой,
похожий на скрежет скорого поезда, низвергающегося с неба, и тогда каждый
думал: куда? Глухо кашляли зенитки, сцеплялись в небе лучи прожекторов. На
нашем заводе снова включали станки. Утром мы шли смотреть воронки, проходя
вдоль бульваров, где тоненькие девушки в пилотках топтались у серых
туповатых аэростатов заграждения. Кто видел Москву в те дни 1941 года, когда
они стояли ближе всего, тот никогда об этом не забудет...
Бывало и так, что днем вновь раздавалась сирена, и он был отлично виден
в небе - с тонким телом, с желтой лупоглазой кабиной, с крестами на крыльях,
противно похожий на осу. Вдруг неожиданно смолкали зенитки, и все замирали в
надежде и ожидании: откуда ни возьмись, заходя ему на хвост, вдруг появлялся
маленький яростный истребитель. Тогда он судорожно начинал отворачивать,
кидал куда-то без толку бомбы, потом вдруг сам заваливался на крыло и, чертя
дымом, вгрызался в землю. И люди во всем большом городе, следя за очередным
воздушным боем, дышали, как один, и, теплое до боли, росло в груди чувство к
нашим летчикам.
Москву тогда закрыли почти наглухо. Летчики делали все, чтобы не
пустить их к цели. Хочется встать перед этими людьми в летных шлемах,
которых мы тогда хорошо знали по фотографиям в газетах, среди которых были
друзья. И многие из них, чтобы не пропустить к Москве немцев, шли на таран,
рискуя настолько, что и сами ложились в землю под простыми памятниками с
погнувшейся лопастью винта над могилой...
Ты не дожил до дней, когда открылись дороги в космос. Ты не увидишь на
Выставке достижений народного хозяйства длинное и темное, покрытое окалиной
тело ракеты, вернувшейся с черных высот. Ты не увидишь оранжевых скафандров
космонавтов. Только портреты Циолковского и Цандера были тебе хорошо
знакомы.
Ты сам был из людей такого склада. Порывистый, неспокойный, вечно тебя
куда-то тянуло, но что мог бы сделать ты для авиации, уже никто не узнает...
Когда ты учился летать, тебя считали очень способным - простые крылья вели