"Александр Мень. Дионис, Логос, Судьба (Греческая религия и философия от эпохи колонизации до Александра)" - читать интересную книгу автора

устроителя жизни, узнавшего о своем превосходстве над природой. Сколь бы
странно это ни казалось на первый взгляд, триумф человекоподобных богов в
наивной форме заявлял о вере в высшую значимость духовного начала.
Олимпийский миф стал предтечей и прообразом учений греческих философов о
космическом Разуме-Логосе.
Однако победа Олимпа, как гласит сказание, не была полной: сразив
титанов и чудовищ, боги не решились посягнуть на саму Богиню-Мать. Верховная
власть осталась за ней. И мы видим, что в греческой религии превыше всего,
даже Олимпа, продолжала тяготеть неизбывная Судьба, которую невозможно было
ни постичь, ни одолеть, ни умолить. Она являлась все той же
Богиней-Прародительницей. Именно здесь корень того фаталистического чувства,
из которого родилась античная трагедия, воспевшая тщетный поединок человека
с Неведомым (1).
Таким образом, трон Зевса оказался непрочным, а господство его в
конечном счете - мнимым. Отсюда понятно, почему наряду с почитанием Олимпа
мы постоянно встречаем в Греции попытки вернуться к древней религии Природы.
Почему же ахейский пантеон смог тем не менее устоять и в течение веков
оставаться в центре официальной религии греков? Причину этого мы поймем,
если обратимся к смутной эпохе XII века до н. э., когда весь
средиземноморский мир всколыхнули войны и переселения народов.
Троянский поход и нашествие дорийцев привели к упадку, а затем к гибели
старые ахейские царства. Микены, Пилос и другие прославленные Гомером города
были разрушены; замерла торговля, страна оказалась в изоляции и скоро впала
в нищету и одичание (см. том 2, гл. XVI).
Эти события могли бы стать роковыми для Олимпийской религии, однако
одно обстоятельство предотвратило ее исчезновение. Вторжение дорийцев и
разруха не коснулись Ионии - малоазиатских городов, заселенных греками.
Ионийцы сумели сохранить микенские предания, а вместе с ними и веру в богов.
Религия оказалась неразрывно сплетенной с героическим прошлым Греции.
Поэмы Гомера, сложенные в Малой Азии, увековечили не только древних витязей
и царей, но и Зевса с его свитой. Отказ от старых богов означал бы теперь
для греков разрыв с самыми дорогими воспоминаниями. "Илиада" и "Одиссея"
стали отныне и памятником национальной традиции, и настоящей энциклопедией,
откуда многие поколения эллинов черпали свои религиозные понятия.
Геродот впоследствии писал, что до Гомера греки не имели ясного
представления о богах, их жизни, отношениях и сферах деятельности (2). Таким
образом, стремление сохранить отечественное наследие привело к образованию
своего рода "гомеровской религии", для которой поэмы ионийского певца
послужили чем-то вроде священной книги.
В силу этого некоторые историки называли Гомера религиозным
реформатором, но, пожалуй, вернее было бы считать его хранителем и
собирателем народных преданий. Не в религиозной области, а в сфере
художественной проявился его творческий гений. Можно сомневаться, внес ли он
в религию нечто свое; скорее всего поэт лишь претворил в пластические образы
старинный ахейский пантеон.
Как бы то ни было, Иония и Гомер спасли Олимп от забвения. Но они мало
что сделали для одухотворения прежних верований, и поэтому новый религиозный
кризис, на этот раз связанный с ломкой жизненного уклада Греции, стал
неизбежным.