"Г.Мелвилл. Израиль Поттер: Пятьдесят лет его изгнания " - читать интересную книгу автора

бормотать во сне - сперва тихо, а потом все громче и громче: "Держи их!
Хватай! Навались! А-а, ножи! На, получай, не будешь больше бегать!"
- Чего это ты, Фил? - икнув, спросил второй солдат, еще не успевший
заснуть. - Закрой пасть, а? Тут тебе не Фонтенуа [30].
- Пленный сбежал, слышишь? Держи его, держи!
- Чудится тебе спьяну невесть что! - И, еще раз икнув, его товарищ
принялся расталкивать спящего. - Меру надо знать, понял?
Вскоре первый солдат оглушительно захрапел. Но по дыханию второго
Израиль догадывался, что тому не спится. Несколько минут он размышлял, как
поступить, и в конце концов решил испробовать прежнюю уловку. Окликнув своих
стражей, он сообщил им, что ему необходимо немедленно удалиться на двор.
- Да проснись же, Фил! - рявкнул бодрствовавший солдат. - Этот молодчик
просится по нужде. Черт бы побрал всех янки! Невежи, одно слово - посередь
ночи вскакивать по естественной надобности. Ничего тут естественного нет;
совсем даже неестественно. Сукин ты сын, янки, и не стыдно тебе?
И, продолжая всячески укорять Израиля, солдаты кое-как поднялись на
ноги, уцепились за своего пленника и повели его по лестнице вниз, а потом по
длинному коридору к черному ходу. Но едва солдат, шедший впереди, отодвигает
засовы, как скованный Израиль вырывается из рук второго солдата, ударяет его
головой в живот, так что он отлетает в глубь коридора, затем бросается
вперед - и первый солдат летит кувырком на землю, а Израиль перепрыгивает
через него и слепо кидается в ночной мрак. Еще миг - и он у забора. Темень
такая, что разглядеть, где тут калитка, невозможно. Однако возле забора
растет яблоня. Как ни мешают ему наручники, Израиль вскарабкивается на нее,
перебирается на забор, даже не осмотревшись, спрыгивает на другую сторону и
в который раз припускается во весь дух. Тем временем два одураченных
пьяницы, громко вопя и шатаясь, обыскивают сад за харчевней.
Пробежав две-три мили и не слыша позади шума погони, Израиль
останавливается, чтобы избавиться от наручников, которые очень его стесняют.
В конце концов, после долгих мучений, это ему удается. Затем он вновь
бросается бежать, а занявшаяся заря льет свои первые лучи на ровно
подстриженные изгороди и на весь прелестный пейзаж, который дышит
безмятежным покоем и уже разубран свежими красками ранней весны - весны 1776
года.
"Ах ты, батюшки! - подумал Израиль, задрожав. - Теперь уж мне не
спастись. Угораздило же меня забраться в парк какого-то вельможи!"
Однако через несколько минут он вышел на проезжую дорогу и понял, что,
несмотря на всю эту красоту и аккуратность, перед ним обычная сельская
местность, каких много в Англии, этом обширном ухоженном парке, обнесенном
оградой из волн морских. На деревьях возле дороги лопались почки. Каждый еще
не развернувшийся листок как раз вырывался из своей тюрьмы. Израиль поглядел
на новорожденные листочки, опустил глаза на новорожденную травку, бросил
взгляд на новорожденную зарю - все это дышало таким весельем, а его угнетала
такая печаль, что он разрыдался как дитя, и воспоминания о родных горах
нахлынули на него могучим потоком. Однако, справившись со своими чувствами,
он продолжил путь и вскоре поравнялся с полем, на котором виднелись две
фигуры. Израиль заметил розовые щеки, короткие сильные ноги в синих чулках,
открытые чуть ли не до колена, грубые белые балахоны и широкополые
соломенные шляпы, заслонявшие от него почти все лицо.
- Простите, сударыни, - не без галантности начал Израиль, сдергивая