"Герман Мелвилл. Белый Бушлат " - читать интересную книгу автора

Во время "собак" на море, в самом начале вечера, батарейная палуба
обычно заполнена матросами, разгуливающими взад и вперед вдоль пушек, как
толпа, вышедшая на Бродвей подышать свежим воздухом. В это время занятно
наблюдать, как они приветствуют друг друга кивками (иным из них случается не
видеться по неделе), обмениваются любезными словечками с приятелем,
торопливо назначают ему свидание назавтра где-нибудь на марсе или пропускают
мимо несколько групп, не обменявшись с ними ни малейшим приветствием.
Собственно, то, что на корабле у меня было сравнительно мало знакомых,
отнюдь не являлось чем-то исключительным, хотя, без сомнения, разборчивость
моя дошла до крайних пределов.
Друг мой Норд был в известном отношении явлением исключительным и если
таинственность и романтичность неразрывно связаны между собой, то и в высшей
степени романтичным. Еще до того, как я попросил Лемсфорда познакомить нас,
мне уже бросилась в глаза его высокая худая негнущаяся фигура, как-то
по-донкихотски выступающая среди пигмеев кормовой команды, к которой он
принадлежал. Сначала он показался мне крайне сдержанным и немногословным;
его мрачное чело было всегда пасмурным; в поведении его было нечто,
отбивающее охоту с ним сблизиться. Словом, он стремился намекнуть, что под
списком его корабельных друзей подведена черта и к нему уже никого не
добавишь. Но, заметив, что единственный человек на корабле, с которым он
общается, - Лемсфорд, я решил не обижаться на его холодность, проявить
великодушие и не лишать его навек возможности познакомиться со столь
выдающейся личностью, как я. Кроме того, в глазах у этого человека было
написано, что он читал хорошие книги. Я готов был бы голову дать на
отсечение, что он верно понял Монтеня [76]. Мне было ясно, что он способен
серьезно мыслить. У меня были все основания думать, что он был перемолот
жерновами всяких бедствий. Все это крайне располагало меня к нему, и я решил
с ним познакомиться.
Наконец мне это удалось; знакомство наше состоялось во время спокойной
полуночной вахты, когда я заметил, что он одиноко прогуливается по шкафуту,
между тем как большинство команды прикорнуло на люльках карронад.
В эту ночь мы обрыскали все прерии литературы, ныряли в души авторов и
вырывали у них из груди сердца. За эту ночь Белый Бушлат узнал больше, чем
за какую-либо другую ночь в своей жизни.
Человек этот был просто чудо. Он поразил меня так же, как Колридж
кавалеристов [77], в полк которых он завербовался. Всей моей
проницательности недоставало, чтобы додуматься, что заставило этого человека
пойти во флот. Тайной было также то, как ему удавалось сохранить свое
достоинство среди этого сброда. Ибо моряком он не был, корабль был ему
знаком не больше, чем жителю верховьев Нигера. Однако офицеры питали к нему
уважение, а матросы его побаивались. При этом видно было, что какие бы
особые обязанности ни выпадали на его долю, он выполнял их с примерной
добросовестностью и был настолько удачлив, что ни разу не нарвался на
выговор. Без сомнения на сей счет он с самого начала решил вести себя так,
чтобы ни при каких обстоятельствах не подвергать себя риску телесного
наказания. Это обстоятельство, должно быть в сочетании с каким-нибудь тяжким
горем, и сделало из Норда такого странствующего отшельника, хотя об
уединении среди вавилонского столпотворения корабля не могло быть и речи. И
верно, не долго пришлось ему подвешивать свою койку в жилой палубе, дабы
убедиться, что избавиться от единственной вещи, внушавшей ему ужас, он может