"Герман Мелвилл. Билли Бадд, фор-марсовый матрос (Истинная история)" - читать интересную книгу автора

подбитой шелком корзине, которую кто-то прицепил к дверному молотку одного
почтенного бристольского жителя.
- Нашли, говоришь? Ну что ж, - офицер откинул голову и осмотрел
новобранца с ног до головы, - ну что ж, находка оказалась недурной. Пусть
почаще находят таких, как ты, любезный. Флоту они очень пригодились бы.
Да, Билли Бадд был подкидышем, предположительно незаконнорожденным и,
очевидно, благородной крови. Порода чувствовалась в нем, как в скаковой
лошади.
А в остальном, хотя Бадд не обладал особой остротой ума или мудростью
змеи, да и голубиной кротостью тоже, он все же был в достаточной мере
наделен здравым смыслом и нравственным чутьем неиспорченного человека,
которого еще не угостили сомнительным яблоком познания. Он был неграмотен.
Но если читать он не умел, зато хорошо пел и, подобно неграмотному соловью,
нередко сам слагал свои песни.
Склонность к познанию самого себя у него развита не была - во всяком
случае, немногим больше, чем у сенбернаров, насколько мы можем о них судить.
Жизнь его была связана с морской стихией, и сушу он знал только как
"берег", то есть как ту часть земного шара, которую благое провидение
предназначило для танцевальных заведений, портовых девок и кабаков - всего
того, чем полон сказочный "Матросский рай", - а потому сохранял первозданную
простоту и был чужд нравственных экивоков, иной раз вполне тождественных тем
искусственным построениям, что носят названия добропорядочности и
благопристойности. Но беспорочны ли моряки, любители бродить по "Матросскому
раю"? Отнюдь нет, однако у них так называемые пороки гораздо реже, чем у
обитателей суши, порождаются нравственной низостью, и в злачные места их
влечет не столько порочность, сколько избыток жизненных сил после долгих
месяцев воздержания - просто и прямо, в полном согласии с естественными
законами. По природным наклонностям, которые доставшийся ему удел лишь
усугубил. Билли во многих отношениях был прекраснодушным дикарем, каким,
скажем, мог быть Адам до того, как сладкоречивый змий вкрался к нему в
доверие.
И тут следует указать на одну особенность, которая как бы подтверждает
догмат о грехопадении (догмат, ныне почти забытый): если кому-то, кто внешне
приобщен цивилизации, бывают присущи некие первобытные и неразжиженные
добродетели, при ближайшем рассмотрении почти всегда оказывается, что они не
только не порождены обычаем или принятой моралью, но скорее противоречат им,
точно перенесенные в наш век из того времени, когда не было еще ни града
Каинова, ни городского человека. Для тех, чей вкус не испорчен, натура,
наделенная этими качествами, обладает, подобно лесным ягодам, природным
благоуханием, тогда как в человеке полностью цивилизованном тот же
взыскательный вкус различит какую-то примесь, точно в крепленом вине. И к
любому бездомному наследнику этих первозданных качеств, подобно Каспару
Гаузеру, неприкаянно блуждающему по улицам какой-нибудь шумной столицы,
подойдет восклицание, которое без малого две тысячи лет назад исторг у поэта
добрый поселянин, забредший в императорский Рим:
И в мыслях, и в словах прямого,
Что в город привело, о Фабиан, тебя?
Хотя внешность нашего Красавца Матроса не оставляла желать ничего
лучшего, он, подобно красавице в одном из рассказов Готорна, обладал неким
недостатком - правда, не видимым, как у нее, а недостатком речи, причем