"Андрей Мелихов. Горбатые атланты, или новый Дон Кишот [new]" - читать интересную книгу автора

него сил и проверить, имеется ли уже в его портфеле изобилия линейка или
циркуль -- он предпочитает на всякий случай сунуть еще по экземпляру, а
попадется Шуркин -- не беда, пусть пошумит, он тоже относится к Аркашиным вещам
по-родственному, без лишних церемоний.
Конечно, таскать такую раздувшуюся торбу тоже требует усилий, но -- самых
легких -- бессмысленно мускульных, а не самых трудных -- сознательно волевых.

Поза его отпрыска, как нельзя лучше символизировавшая крах педагогических
надежд и усилий Сабурова, разом оттеснила все еще стоявшую перед глазами очень
уж неприкрашенную картину человеческого исчезновения.
Дернув углом рта от просительной нотки, проскользнувшей в натужной бодрости его
приветствия, Сабуров прошел в свою комнату, до возвращения Натальи -- часов,
значит, до девяти-десяти -- служившую его кабинетом (смех и грех!).
Оказывается, задающая тон начальственная бодрость -- это от отчаяния: пресечь
хотя бы внешние проявления уныния, -- начальник вынужден довольствоваться
телом, не умея овладеть душой. А сын... Можно зайти к нему через два часа и
застать его в той же позе. Вот и сейчас диванные пружины безмолвствовали...
Аркаша появился на свет патологически ласковым и послушным, любил все без
исключения одушевленные и неодушевленные предметы, охотно слушался всякого
взрослого, которому вздумывалось о чем-то распорядиться, и вступал в
доброжелательную беседу с каждым, кому взбредало в голову с ним заговорить. В
садике у него постоянно оказывалась внеплановая конфета или яблоко -- угостила
воспитательница из соседней группы. Но Аркаша неуклонно предпочитал конфете
похвалу. Весь в маму. И в папу. Какие-то незнакомые женщины, которых Сабуров
никак не мог запомнить, донельзя дружелюбно с ним здоровались и начинали до
небес превозносить Аркашку: это будет профессор -- столько стихов знает и
разных других сведений! Спросишь его: "Аркаша, как дела? Нормально, говорит.
Такой умный парень!"
А Зина Борисовна, Аркашина воспитательница, отправляя его в школу, прижимала
его к груди и целовала, обливаясь самыми настоящими слезами, что Аркаша
воспринимал как должное.
Но в школе -- в первой в его жизни канцелярии -- его ожидало серьезное
потрясение: новая мама не желала его любить только потому, что из-под его пера
выходили слишком кособокие члены будущих букв и цифр. Наталья -- сама
бессменная отличница -- была ошарашена, что ее вундеркинд носит двойки и
тройки. Она вырывалась с работы в школу советоваться с немолодой иссохшей
дурушей в плоских кудряшках образца второй половины сороковых и получила мудрый
рецепт: контроль и строгость.
Умудренный Сабуров только посмеивался и, вечерами проходя с умненьким Аркашей
весьма углубленный и расширенный курс математики, готовил ему -- нет, не
триумф, не настолько Сабуров был глуп, чтобы ожидать триумфа от
посредственностей, от канцеляристов, но -- щит, за которым Аркаша будет
неуязвим. Однако через три-четыре года и умудренного отца ожидало известное
потрясение. К этому времени Аркаша уже самостоятельно изучил школьный курс
алгебры и тригонометрии, по физике прорабатывал электричество и магнетизм,
школьные задачи щелкал как орешки, -- но получал все больше четверки, а то и
тройки.
Наконец, сломив гордыню, Сабуров отправился в школу объясняться с учительницей
и узнал, что существуют правила записи, ОДИНАКОВЫЕ ДЛЯ ВСЕХ, а Аркаша забывает
провести то вертикальную черту, то сразу переходит к скалярной записи, опуская