"Андрей Мелихов. Горбатые атланты, или новый Дон Кишот [new]" - читать интересную книгу автора

-- Пожарники все прямо из окна выбрасывают некоторые пацаны начали подбирать я
одному по морде дал шакалу а клюшек там штук двадцать он раздолбанные клюшки
собирал а потом всем предлагал и мне предлагал, а я тоже не взял кому они
сдались пацаны говорили что у него портрет Гитлера висит мы с Бобовским давно
еще подсадили и посмотрели ничего у него не висит только Лев Толстой и еще
какой-то с бородкой может он сам только плохо было видно не разглядеть...
Это еще что: одна дуруша из института энергетики рассказывала, что старец этот
зазовет, бывало, маленьких девочек и смотрит -- понимаешь? --
смотрит. Сабуров несколько раз встречал этого старика, шествующего
неспешной поступью патриарха, увенчанного желтоватой седой гривой. Борода, той
же желтоватой, словно бы прокуренной седины, внушительно возлежала на
обтрепаннейшем черном пальто, мохнатые петли для пуговиц больше напоминали
рваные пробоины на боевой шинели, а пробивавшийся из них белый ватин старик
закрасил чернилами, простодушно рассчитывая, что человеческий глаз неспособен
отличить синее от черного.
Последний раз Сабуров встретил его в гастрономе, -- тот ласково требовал книгу
жалоб, чтобы вписать в нее благодарность, а сметанная леди клялась всем самым
святым, что книгу забрали на проверку. Было слякотно, стариковские ботинки и
лоснящиеся брюки были забрызганы грязью, но в глаза Сабурову бросились странные
переливающиеся носки старика. Вглядевшись, он с изумлением обнаружил, что это
полиэтиленовые мешочки, -- колумбово решение! Для будущего отчета: чтобы
оставаться членом коллектива, необходимо видеть себя со стороны -- глазами, так
сказать, коллектива. Чудаковатость -- это и есть неумение видеть себя чужими
глазами.
И вот от чудаковатого патриарха осталась кучка ломаного обгоревшего барахла,
нелепые клюшки, скорчившиеся в огне книжные переплеты... Погибнуть на костре из
собственных любимых книг -- лучшей смерти Сабуров не мог бы для себя изобрести.
Но этот кухонный столик, припавший на подломившуюся ножку, эта тумбочка -- не
тумбочка, стул с металлическими трубчатыми ножками явно общепитовского
происхождения (не хотелось рассматривать, но подловатые глаза уже все обежали,
чего-то выискивая), луковица, кастрюля с половником, к половнику присохла
капуста из щей... Содрогнувшись, Сабуров поспешил пройти мимо.
Он всегда завидывал людям, воспринимавшим смерть не в космическом ее значении,
а в обыденном, житейском -- как переезд, скажем, на новую квартиру: известные
хлопоты, завершающиеся хорошей выпивкой и закуской на поминках. Ему же всякая
будничность, сопутствующая этому грандиозному явлению, представлялась едва ли
даже не более чудовищной, чем сама смерть -- эта деловитость в обсуждении
венков, расцветки гроба, с его кокетливыми рюшами и роскошным переливающимся
нутром, достойным принять в себя парфюмерное либо ювелирное изделие! Эти
пресерьезные обсуждения, высокое ли, сухое ли место выбрано, чтобы зарыть труп,
-- ведь это так важно! Впрочем, что терять тем, у кого нет личности!


Оказалось, успел вернуться из школы Аркаша -- первенец, надежда, с позволения
выразиться, и опора, наследник и, так сказать, преемник. В обычной своей позе,
разбросав по полу бессильные ноги, раскинулся на диване, близ которого был
застигнут сразившим его наповал параксизмом лени. У бессильно откинутой руки
завалился набок расстегнувшийся портфель, из которого текут книги, тетради,
ручки, линейки, циркули и карандаши: у Аркашеньки нет сил каждодневно
выкладывать ненужные вещи -- он предпочитает таскать их все без разбора. Нет у