"Андрей Мелихов. Горбатые атланты, или новый Дон Кишот [new]" - читать интересную книгу автора

В своем ребенке такие штуки забавляют, но даже и он иной раз осточертеет, а
чужой... Про своего будешь думать: "упорный", про чужого -- "упрямый", про
своего -- "рассеянный", про чужого -- "тупой", про своего -- "весь в меня", про
чужого -- "весь в подонков этих", -- да мало ли на каких неприязненных и подлых
мыслях будешь ловить себя -- изведешься к черту! Лучше не приносить непосильных
жертв, чтобы не возненавидеть тех, для кого их приносишь.
А ведь остается еще самое загадочное -- воспитание. Это прежде было довольно
кормить, одевать, а в остальном, что все делают -- то и он будет делать. А
сейчас почти ничего, что "все делают", не осталось... Да нынешние дети и не
видят нас в работе, а только в бытовой дребедени, где поистине все равны, -- и
Пушкин, и Сидоров. А он, Сабуров, ведь еще и отзывается о своих делах с
насмешкой! И к чему потянет несвоего ребенка, если уж родных несет неизвестно
куда... А попробуй уследить за миллионами мелочей, которые, может, и есть
решающие, -- с улыбкой ты обращаешься к ребенку или без, или с улыбкой, но
неискренней, с чувством читаешь или цедишь сквозь зубы...
В том разговоре о больничных маугли Сабуров обезоружил Наталью апелляцией к
священному долгу перед собственными детьми, и она ограничилась пламенным
воззванием в областную газету: "Моя мать, совершенно необразованная женщина,
учила меня, что с детьми необходимо разговаривать с самых первых дней их жизни,
а люди, считающие себя образованными..." -- но не дичают ли и взрослые,
оставленные, как почти все мы, "без всякого общения"? (Дух рождается не из
сытости и не из голода, вдруг непреложно понял Сабуров, а из человеческого
общения.)
Газета откликнулась очень быстро: "Благодарим Вас за острый материал для острой
публикации", -- однако публикации не последовало. Но дети были из больницы
вскоре изъяты. А до тех пор Сабуров перестал пускать туда Наталью: оберегая ее
нервы и относительный покой в семействе, ходил сам вместо нее и носил
несчастным малышам рыночные фрукты и игрушки -- с большим облегчением для
собственной совести. Игрушек (и детского барахлишка) Наталья насобирала у себя
на работе целый воз, -- там тоже были рады заплатить умеренный выкуп, чтобы
облегчить совесть и ощутить собственное благополучие -- им мы обязаны
несчастным, которых нам посчастливится встретить рядом с собой, -- они снижают
наши критерии.
У себя на службе Сабуров ничего собирать не стал -- перед сослуживцами ему
почему-то невыносимо показаться лучше, чем он есть. Вот показаться хуже -- это
пожалуйста. Не потому ли, что стараясь быть хорошим, тем самым покоряешься
людскому суду, а оставаясь плохим, этим судом пренебрегаешь?
Навещая малышей, таская им передачи, он старался побыстрее улизнуть из их
палаты, -- не делать же им "козу" или подбрасывать на колене, чтобы через
двадцать минут преспокойно удалиться, оставив их на попечении государства, --
это была бы фальшь совсем уж нестерпимая, довольно было и того, что ребятишки,
завидев его, радостно бросались ему навстречу. Вернее, бросались-то они вроде
бы одинаково радостно, но один выражением лица напоминал приятно удивленного
добродушного мужичка, зато второй был вылитый урка с бритвенно тонкими
поджатыми губами и сверлящим взглядом, который насквозь пронзал все сабуровские
хитрости. Иногда он сжимал в зубах соску, многозначительно пожевывая ее, как
сигарету.
Оба они даже не пытались лопотать, но взгляда их Сабуров не мог вынести, ни
добродушно доверчивого, ни пронзительного, -- прятал глаза и -- бочком, бочком,