"Андрей Мелихов. Горбатые атланты, или новый Дон Кишот [new]" - читать интересную книгу автора

-- На последнем хит-параде победил "Модерн токинг".
-- Все, кранты. Джон Лопни и Боб Корни на личном самолете гробанулись.
-- Не на самолете, а на личной яхте.
-- С кинозвездой.
-- С двумя.
-- С тремя.
-- Джон Лопни себе в вену золотой клапан вделал -- наркотой шмыгаться.
-- А у Боба Корни были очки с видеомафоном. Извращаются!
Сабурову стало даже любопытно, до каких клевет способно дойти его раздраженное
воображение, если спустить его с цепи. А ведь его бы далеко не так раздражало,
если бы Аркаша и его болотные пузыри устраивали свои молебны вокруг
общепризнанных Бетховена или Баха, хотя...
"Совсем не исключено, что среди ихних Фуфлойдов есть какой-то завтрашний
Бетховен, но я этого не желаю и знать, пока их не начнут гонять по телевизору!"

То есть по отношению к новой музыке ты тоже ведешь себя, как человек толпы, и,
возможно, Аркаша за это испытывает к тебе те же чувства, которые сам ты
испытываешь к своим сослуживцам.
Неразрешимая трагедия: заурядные людишки не умеют оценить твои сокровища и
готовы запросто втоптать их в грязь, даже и не почувствовав, что под копытцем
что-то хрустнуло, -- но -- увы и ах! -- любовь-то к сокровищам своим ты
приобрел через людей тоже не слишком примечательных.
Имена Пушкина и Пифагора ты впервые услышал от людей самых заурядных. Сам
доктор Сабуров, зарядивший тебя мечтой о чем-то поднебесном, тоже был
недальнего ума, -- иначе его благоговение перед великими не могло бы гореть
столь чистым, непрактичным пламенем. Твердолобость толпы позволяет ей в течение
целых веков хранить истины, которые удается вырубить на ее гранитном лбу
гениям, коих ей не удалось уничтожить за несходство с нею. А ее склонность к
общепринятому заставляет ее распространять усвоенные истины и вкусы -- значит и
вкусы гениев -- до последних пределов вселенной.
Но думать о посредственности без вибрации в пальцах Сабуров все-таки не мог. Он
тысячу раз мог бы простить пренебрежение к своей телесной оболочке, но -- не к
своему таланту. Лида это очень хорошо поняла. Лида... прелестное существо...
но, в общем, конечно же, заурядное... от заурядных папы-мамы... Чудеса да и
только -- и заурядность, оказывается, может рождать любовь к высокому,
восхищение чужим талантом.
Про служившую ему Наталью на этот раз он вовсе не вспомнил.
Два решительных звонка. Это к Шурке, Антон. Тоже из нестандарта, но привычный
до того, что душа радуется: мать -- судомойка, охотно попивающая с отцом --
работягой-закладушником, и у Антона в его шестнадцать неполных лет физиономия
топорная, как у сорокалетнего алкаша, только боевой расцветки в лиловых тонах
недостает. Одежка, как в старые добрые времена, явно с чужого плеча, резиновые
сапоги с загнутыми голенищами тоже с чужой ноги. В нынешнее развращенное,
изнеженное время мало после товарища Сталина осталось охотников таскать в жару
сапоги -- просто облобызать хочется. Живы еще, живы хранители традиций --
папаша Антона и по квартире расхаживает в резиновых сапогах.
Он и детей воспитывал старым добрым манером -- за каждый проступок колошматил
смертным боем, и в результате закаленный Антон сделался самым бесстрашным среди
хулиганов Научгородка, а его младший брат, напротив, делал пакости только
тогда, когда был уверен в полной безнаказанности, -- так тяжкий млат, дробя