"Андрей Мелихов. Горбатые атланты, или новый Дон Кишот [new]" - читать интересную книгу автора

золотом петушке". И когда он звонко восклицал: "И засем тебе девиця?", --
слушатели помирали от смеху.
Таким раритетом, как доктор Сабуров с его семейством, гордилось даже начальство
и дарило доктора своей благосклонностью за то, что он ничуть не кичился
образованностью, а кроме того, решительно ни на что не претендовал. Маленький
Андрюша, играя "в дворец", всегда выстилал пол позолоченными папиными
грамотами, -- мама предупреждала только, чтоб он как-нибудь не наступил на
любимый профиль Сталина, коим венчалась каждая грамота.
Когда Андрюша пошел в школу -- и учителя, и ученики уже прекрасно знали, что
ему предстоит особая дорога, и он тоже это знал, и, принимая положенные ему
пятерки, ничуть не зазнавался, готовый делиться с каждым встречным дарами,
доставшимися ему по наследству.
Но потом отец почему-то согласился переехать в областной центр, и там как-то
очень быстро обнаружилось, что он не мудрец, а чудак, и даже галоши его начали
вызывать насмешку вместо умиления: если твоя душа живет чем-то неземным, телу
лучше обитать или прямо на небесах, или уж в земной толще, но никак не
посередине -- посреди посредственностей. Андрюша тоже был очень удивлен, когда,
выслушав его ответ по химии, учительница спокойно кивнула: "Хорошо", и
поставила ему -- что бы вы думали? -- четверку. А потом такую же четверку он
получил по физике. А потом по литературе, -- он стал учиться на
пятерки-четверки: автоматические пятерки по праву наследования здесь
полагались Нинели Крупицыной, про которую каждый новый человек спрашивал, не
дочь ли она Крупицына. Андрею впервые со всей отчетливостью открылось, что
звание мальчика с будущим уже не принадлежит ему по наследству. И, подобно
древним витязям, перед боем отправлявшимся к святым мощам, Андрюша стал
зачитываться жизнеописаниями великих, как другие в его годы зачитываются Майн
Ридом. А набравшись сил в общении со святыми, он брался за учебные пособия с
благоговением и воодушевлением раннехристианского отшельника, берущего в руки
веревку для самобичевания. Книжки по физике и математике, -- время требовало
физиков, а не лириков, -- он читал с удивительным чувством, с каким, возможно,
читались бы священные книги, написанные в жанре детектива.
Он очень скоро перерос всех в школе, потом в городе, а потом занял призовые
места даже в республиканской олимпиаде, сразу и по математике, и по физике.
Однако в школе вместо восхищения он вызывал лишь удивление как некая диковинка,
как сиамский близнец, куда-то запрятавший вторую свою половинку.
Школа считалась негласно привилегированной, -- в ней обучались отпрыски местной
знати -- семейства Крупицыных, семейства Головановых, семейства Божецких,
воспринимавшие остальное человечество, как, вероятно, римские патриции
воспринимали мир варваров -- нисколько им не интересуясь и, тем более, не
нуждаясь в его признании. Здешние солидные юноши шли в местный пединститут, на
исторический факультет, если они намеревались пойти по идеологической части,
или в местный политехник, если готовились в хозяйственные руководители. Для них
эти институты и были открыты, -- точнее пробиты, а о всяких-разных
столицах здешний чиновный люд помышлял гораздо меньше, чем пятилетний Андрюша
Сабуров в своем поселке думал о Сорбонне и Кембридже.
Здесь преотлично понимали цену звонким фразам насчет того, что нужно чего-то
там искать, дерзать и проч., -- здешние, с младенчества солидные люди тем лучше
знали цену звонким фразам, что фразы эти произносились с трибуны их родителями.
Потребность дерзать у них удовлетворялась возможностью дерзить (в пределах
негласных норм), распить бутылочку, перекинуться в картишки, притиснуть