"Александр Мелихов. Интернационал дураков (Роман) " - читать интересную книгу автора

улыбнулся Жене-два: "Видишь, наш гость что-то загрустил..." Женя-два,
переваливаясь, засеменила ко мне и приложила к моей щеке свой мокрый
безжизненный рот. Я замер. А когда она уточкой отсеменила к матери, я,
подождав, потихоньку вытер щеку платком. Однако от Льва Ароновича мой жест
все-таки не укрылся. "А если бы вас поцеловала какая-нибудь красотка, вы бы
ведь не стали вытираться?" - с мягкой укоризной спросил он, и я от смущения
оделся пеплом.
Мамы продолжали сбредаться, каждая со своим собственным ядром, -
кого-то прикатили, кого-то приволокли, кто-то тяжело прискакал на одной
ножке, - и даже самая ординарная из них была подсвечена служением высокой
химере. А по их спутникам и спутницам было особенно очевидно, до какой
степени тело созидается духом: у тела, покинутого мечтой об идеале, в самом
неожиданном месте может вырасти брюхо или горб, разрастись обезьяньи
бакенбарды, нелепо выпятиться или, наоборот, слиться с шеей подбородок... Но
даже самомалейшие импульсы отторжения я держал в железном кулаке - мычание,
бульканье, пузыри изо рта или из носа, вывалившийся язык, почесывание в
ширинке, все что угодно, только не пожизненный зал ожидания...
Однако этот миниатюрный молодой человек с микроскопическими чертами
лица был исполнен истинного достоин... Нет, непроглядной серьезности.
"Аутист, - почтительно шепнула Женя. - Молчал до двадцати лет, а шесть
лет назад заговорил". - "Гениальный поэт, - вполне обыденно пристукнул по
кожаному донышку своего незримого котелка Лев
Аронович. - Толик, почитай-ка что-нибудь". Я вслушивался со всею
доступной мне почтительностью, но - лишь костяшками на счетах пощелкивали
отполированные тысячами холодных рук красивые слова: мечты несбыточных
желаний, ночные ветры, грустный свет луны, паденье листьев, розовые розы, и
первый снег, и милые глаза...
Зато сам поэт-щелкунчик ничего о себе не воображал: велели - пощелкал,
отпустили - смешался с нарастающей толпой. Протягивающейся парами, скупо
приоткрывая скрипучую дверь. Которая вдруг бесшабашно распахнулась, и под
дробь беззвучных кастаньет в зальчик влетела
Кармен: волосы цвета грачиного крыла, черная кружевная мантилья, алая
роза в корсаже, разлетающаяся многоцветная юбка... Расписанный пунктирами
заклепок Эскамильо остался в дверях, вычерченный классическим зигзагом
"снятие с креста": голова бессильно свешивается набок, рот полуоткрыт, а
сидящие на турецкой туфле носа пучеглазые очки лишь выпячивают бессмысленную
пристальность глаз, уставившихся один не совсем на вас, а другой прямиком на
Кавказ.
После этого уже и на лице его матери сквозь маску бесшабашной
Карменситы я разглядел такую замалеванную тушью и помадой смертную
тоску...
А мои Вергилии словно поменялись ролями. "Леша Пеночкин, - шепнула
Женя, словно сообщая нечто пикантное. - Мать утверждает, что он так
неудачно гриппом переболел, они все страшно отрицают пренатальные дефекты -
не хотят считать себя виноватыми". - "Леша Пеночкин, - с досадой покрутил
редеющими сединами Лев Аронович. - Совершенно расторможенный. А она только
рассказывает байки, как он по телефону головную боль снимает".
Леша в своем нелепом матадорском облачении, свесив голову набок и
болтая руками, словно марионетка, двинулся по кругу, в каждую маму подолгу
вглядываясь в упор своими кто куда уставившимися глазами, покуда его