"Александр Мелихов. Интернационал дураков (Роман) " - читать интересную книгу автора

"Гениальные дисканты, - седыми мохнатыми бровями указал на них Лев
Аронович, наметив удар невидимых тарелок. - В роддоме выжгли глаза и
мозги - заправили аппарат вместо кислорода азотом. И никто за это не
ответил. А сейчас у них мать умирает от рака. Валерка, отец, спрашивал меня:
где мне взять автомат - я бы сначала их застрелил, а потом себя... Теперь
пьет. А когда допьется до цирроза, их отправят в интернат, а там заколют до
смерти - они же будут плакать, надоедать...
Это всех наших детей ждет. Валера, - обратился он к плешивому
нестриженому мужчине с лицом интеллигентного скелета, - покажи гостю, как
твои орлы умеют".
Интеллигентный череп коротко распорядился, и близнецы закачались из
стороны в сторону, словно тростник под ветром, заколыхались безразмерные
футболки на бюрократических животах, и просторный кабинет заполнили золотые
мальчишеские голоса: "Однозвучно звенит колокольчик, и дорога пылится
слегка..." В их небесных голосах звучало столько скорби и правды, что в душе
моей хладной, остылой вновь вскипели слезы, и я уже не знал, отчего все мое
тело охвачено морозом - от неправдоподобной красоты или от ужаса, что я
снова не смогу сдержать слез.
Меня спас завершающий аккорд бреда: в дверях показались ничуть не
изменившаяся даунесса Женя-два и переводчица Ронсара с киевского пляжа
Вигуровщина. С перехваченным дыханием и приподнявшимися остатками волос я
следил, как коренастая дочь-даунесса в слишком тесных шортиках, врезающихся
в ее сывороточные ляжки, переваливаясь, ковыляет к раскаявшейся ведьме, а
просветленная мать, словно пух от уст Эола, скользит к гипертоническому
хозяйственнику и с просветленной улыбкой начинает поправлять ему упавшую на
глаза маленковскую прядь.
"Она доцент философии, он аутист, почти не говорит", - шепнула Женя,
тут же дополненная Львом Ароновичем: "Он пишет гениальные эссе по
философии - Ницше, Шопенгауэр..." - "Представляете - она вместо него
сочиняет какие-то философские куски и нам показывает, как будто это он", -
сокрушалась Женя, сжимая руки в самопожатии, а мать философа-аутиста все так
же просветленно открыла ему рот, осторожненько пальцем вычистила из-за щек в
чистенький кружевной платочек какую-то недожеванную пищу и, завернув, убрала
в миниатюрную белую сумочку, предварительно вытерши палец о тот же платок.
"Хоть бы дезинфицирующей салфеткой, она же потом и нам может эту руку
протянуть..." - шепотом содрогнулась Женя, сохраняя на личике образованной
гейши неизменную светскую любезность, тогда как Лев
Аронович прокомментировал с почтительным участием: "Он забывает
глотать. Все время в мыслях, как Сократ".
Слепые смолкли, с сомнамбулическими блаженными улыбками продолжая
кругообразные движения, и Лев Аронович, гордясь своим паноптикумом, указал
на Женю-два: "Наша будущая правозащитница. Современную обстановку понимает
получше многих политиков, - и обратился к ней с отеческой лаской: - Людочка,
скажи нашему гостю, что ты в последний раз видела по телевизору". Вперив в
меня крошечные, словно бы злобные, а на самом деле всего лишь внимательные
монгольские глазки,
Женя-два грозно зарокотала: секс, насилие, безнравственность,
бездуховность, секс, секс...
Раскаявшаяся ведьма грустно кивала, аскетически подобрав и без того
ввалившийся рот, а Лев Аронович, заметив мою оторопелость, ободряюще