"Александр Мелихов. Каленый клин " - читать интересную книгу автора

спроса меньше - они ведь и не претендуют на рассудительность и
образованность, а напирают больше на душу, на русскую непостижимость
(в другом варианте на суровость, но это уж совсем младенцы). А про
еврейских умников невольно думается: уж вам-то бы следовало быть умнее,
потому что вам больше достанется (кроме уж самых верхних сливок, которым
будет куда утечь). Короче говоря, еврейский апломб мне противнее, чем
русский. Но опаснее ли он? Вот этого, как ни хотелось бы, сказать не могу.
Не могу определить и того, в какой степени пошлость "западническая" и
пошлость "исконная" уравновешивают, а в какой раздувают друг друга. А потому
уверенность
Солженицына в том, что одна сторона способна "слить" свои понятия с
понятиями другой, представляется мне, как минимум, недостаточно
обоснованной.
Да, в последние лет сто-сто тридцать евреи постоянно примыкали и
выбивались на виднейшие места в самых разных, но всегда
"прогрессивных" течениях, это правда. И этим их усиливали - но
одновременно и ослабляли, вызывая к ним недоверие в патриотической и
консервативной (еще какой немалой!) части общества. И какая гирька - левая
или правая - оказывалась весомее, установить, я думаю, никогда не удастся.
Кроме того, историческое преступление умеренных русских
"прогрессистов" заключалось вовсе не в том, что они мечтали о
прогрессе, а в утрате чувства реальности: они не желали вглядеться,
насколько хрупко здание, где они устраивали свой возвышенный балет.
Поэтому решительно ничто не говорит о том, что "прогрессисты" приняли
участие в разрушении здания, в котором жили, именно в угоду евреям - в угоду
их целям, их интересам. Во-первых, евреям этого вовсе не требовалось
(исключая щепотки маргиналов, которых знать никто не знал, покуда здание не
рухнуло). А во-вторых, ни с реальной благотворительностью, когда возникала
нужда, ни с реальным равенством, когда возникла возможность, "прогрессивная
общественность" не спешила, предпочитая держать еврейское неравенство перед
миром вечным обличением преступного царского режима (еще и удесятеряя его
истинные прегрешения - ведь во имя
Правды лгать не только дозволено, но и необходимо). Хотя, впрочем, из
того факта, что падение царского режима привело и к падению государства,
ведь еще, кажется, не следует, что всякий, кто подвергал правительство
какой-либо критике, был неизбежным пособником большевиков, "Лил воду на их
мельницу"? ("На чью мельницу?" - этот "исказительный оборот" справедливо
возмущает
Солженицына, когда при его помощи затыкают рты желающим сказать
неприятную правду.) Скорее всего, в России зрел и нарывал обычный для
истории трагический конфликт, где не бывает правых и неправых: каждая
сторона действовала так, как повелевали ей фантомы, во власти которых она
оказалась. И фантом, подчеркиваемый Солженицыным -
"прогрессивно то, что протестует против угнетения евреев, и реакционно
все остальное" (с.460) - для либералов вовсе не был самым могучим стимулом к
борьбе, а, подозреваю, у всей "прогрессивной общественности" стоял на 81-м
месте, но только Толстой с его ненавистью к лицемерию решился в этом
признаться (с.461).
"Сочувствие к евреям превратилось почти в такую же императивную
формулу, как "Бог, Царь и Отечество"", - цитирует Солженицын известного