"Анатолий Михайлович Медников. Берлинская тетрадь " - читать интересную книгу автора

"студебеккера", рядом с подавленными горем танкистами, я был долгое время во
власти воспоминаний о похоронах и того глубокого, сильного, не передаваемого
никакими словами чувства, которое охватило меня в этом маленьком познаньском
скверике.
Трупы гитлеровцев в Познаньской цитадели! И братская могила в центре
города! Смерть и смерть! Но одна славная, а другая позорная, бессмысленная!
Мы ехали к фронту на машине, где еще недавно стоял гроб. Было что-то
глубоко волнующее, символическое и в этом. Война шла к концу, но наши люди
все еще погибали во имя мира, во имя свободы и России, и Польши, и Германии.
Долгое время все в кузове молчали. Я сидел рядом со старшим сержантом -
танкистом Павлом Синичкиным. Он был башенным стрелком в экипаже Петрова.
Уже другие солдаты, отвлекаясь новыми дорожными впечатлениями,
разговаривали между собой о том о сем, уже кое-кто негромко смеялся,
вспоминая о чем-то забавном, а Синичкин, с все еще застывшим от горя лицом,
сидел у заднего бортика и, откинув полость свободно висевшего брезента,
неотрывно смотрел на дорогу.
Он воевал вместе с погибшим героем почти два года в одном танке и любил
командира, как брата. Несмотря на погоны старшего сержанта, два ордена
Красной Звезды на гимнастерке, этот волжанин, с худой мальчишеской шеей,
веснушками, рассыпанными по лицу, и нахмуренными белесыми бровями, выглядел
юношей, с еще угловатыми и резкими движениями.
- Обидно помирать герою в четырех шагах от победы! - сказал он наконец,
впервые обращаясь ко мне.
- Да, конечно.
В этот момент нас незримыми нитями связывала и глубокая печаль и то
состояние невольного возбуждения, которое охватывает всякого солдата,
подъезжающего к линии фронта.
Синичкин поднял на меня глаза. Немного выражало это мое сочувственное
"конечно", но, должно быть, танкисту была сейчас важнее всего искренность
моей интонации, человеческая теплота. По-моему, он оценил мое внимание к его
сердечной боли.
- Скоро пересечем границу Германии, - сказал он.
Я молча кивнул.
- А там снова войной запахнет!
С минуту мы помолчали.
- А какой был человек наш командир! - снова вздохнул танкист.
- Да, я слышал - хороший.
- Замечательный! Верно говорят про танкистов: "Эти люди долго не живут,
но мир на них стоит вечно!"
- Хорошо говорят.
- Вот именно!
И опять наступила пауза, Синичкин словно бы давал мне время получше
запомнить его слова.
- Германия, Германия, чужая ты сторонка!
Мне казалось, что танкист все еще думал о смерти своего командира. Он
думал о нем и о боях на немецкой земле, связывая и то и другое в одном
воспоминании, как нам вспоминаются слова песни вместе с музыкой, неотделимые
друг от друга.
И эта музыка звучала в его сердце так громко и, должно быть, так
теснила его грудь, что Синичкин теперь уже молча ударил кулаком по краю