"Рамон Майрата. Звездочет " - читать интересную книгу автора

и Звездочет с ними, поклялись никогда не делать пауз.
- Ни за что на свете, герр Звездочет! - восклицает Абрахам Хильда. -
Потому что, как только мы замолчим, послышится мрачное рычание наших унылых
желудков, едкое всхлипывание неудовлетворенных желудочных соков,
возбужденных разговорами о фантастических вагонах с молочными поросятами и
бараниной, о трюмах, наполненных Канарскими бананами, о горах масла или
сахара, о ящиках, набитых рыбой, как слитками серебра, о сумрачных складах,
где блики солнца воспламеняют глянец аргентинского зерна, о реках шоколада
или об английском печенье, которое добирается до нас от Гибралтара по
течению речки Мьель.
Они любой ценой должны продолжать играть, потому что на террасе
"Атлантики" звуки голода - в отличие от музыки - будут услышаны яснее
пистолетного выстрела и вызовут неудовольствие и раздражение клиентов -
людей если и не счастливых, то по крайней мере близких к тому; заронят
подозрения в полицейских, которые по такому случаю снова нахмурят брови, и
за вялыми и словно бы безобидными кистями их рук, за обманчиво мягкими
пальчиками-финиками вздыбятся, вылезут из узких рукавов их рубашек мощные
боксерские запястья.
Когда Звездочет начинает играть, играть по-настоящему, публике слышится
будто звон разбитого стекла, и тогда на мгновение воцаряется тишина, но тут
же музыка снова распластывается между деловыми разговорами, как начинка
между двумя кусками хлеба в сандвиче. Ему обидно не за себя, а за Фалью. Он
продолжает считать, что играет на самом деле не кто иной, как Фалья, и что
его гитара - нечто вроде раковины, которую достаточно приставить к уху, чтоб
услышать тайный урок, нашептываемый учителем. Только женщина с персиковыми
волосами сидит как в гипнозе, вяло выпивая один "порто-флип" за другим.
Он замечает, что Фридрих впивается острыми лезвиями полуприкрытых глаз
в лопатки этой прекрасной женщины, которые шевелятся, как крылья, в вырезе
ее яркого платья, когда она наклоняется над рюмкой. Заметно, что ему не
хочется смотреть на нее, но он не может оторваться. На лице его странное
отчаяние, будто он столкнулся с задачкой, для которой не находит решения.
Какую загадку видит он в прекрасной и пьяной незнакомке? Фридриху примерно
столько же лет, как и ему, и Звездочет подозревает, что они разделяют одно и
то же чувство одержимости и одновременно подавленности в волнующем
присутствии женщин с их обещанием еще не изведанной любви.
Звездочет думает, что поскольку у них обоих нет матерей, то их сближает
одинаковое смятение перед женственностью, обрекающее их на похожие чувства.
И тем не менее нельзя сказать, чтобы они подружились. Звездочету хотелось бы
вдыхать рядом с Фридрихом чистый воздух улиц - подальше от террасы
"Атлантики". Но тот всегда ухитряется найти убедительную отговорку, чтобы не
принимать его приглашений и не выходить на улицу.
Странный юноша. Совершенно не похож на мальчишек, друзей Звездочета. Он
садится на сцене перед ним, спрятавшись среди скрипачей, скукожившись,
вжавшись в спинку стула, почти погребенный в его недрах. Хочет быть тенью.
Когда он играет на скрипке, рукав фрака прикрывает ему лицо, и Звездочет
привык наблюдать его девичий профиль, перечеркнутый смычком, который
рассекает его бледные щеки, его крупный нос, торчащий между бесхитростным
наивным ртом и меланхоличным светлым локоном, сумрачным и блестящим, как
капля золота. Его тела он не видит, но догадывается, что под фраком оно так
же тонко, как душа, и, уж во всяком случае, очень отлично от грубых тел его