"Рамон Майрата. Звездочет " - читать интересную книгу автора

слегка натягивается на остриях девчоночьих сосков, венчающих ее груди, и
прихвачена на талии, подчеркивая ее изящество. И внизу подпись: "Ателье
Басольса, Валенсия".
На фотографии удивительной женщины-девочки не отыщешь никаких
материальных следов того, что дает пищу смерти, - ни физического изъяна, ни
примет скорби или болезни.
Она умерла, когда ему не было и года. В его памяти ничего не
сохранилось от ее болезни и ухода. Он представляет себе, как в определенный
момент она должна была проститься с ним. Он также хорошо представляет, что
факт ее смерти должен был потрясти этот дом - еще прежде, чем Великий
Оливарес потерял руку, еще прежде, чем война завладела судьбами людей. Но
это все догадки, не подтверждаемые ни какими-либо впечатлениями, ни хотя бы
намеками памяти.
Конечно, смерть матери была для него очевидностью, но в то же время
чем-то, что случилось еще до начала времен, ужасным событием, из которого
росла его собственная жизнь. Туманным и далеким допущением, как собственное
зачатие. Потому что после ее смерти он продолжал чувствовать ее
присутствие - такое физически реальное, каким, наоборот, никогда не
ощущалось ее отсутствие. В расположении мебели, все эти годы остающейся на
тех местах, где она была расставлена ею. На плоской крыше дома, облюбованной
стрижами, где из горшочков и вазонов торчат сухие стебли растений, по-
саженных ею. В корзинке для шитья, где сохраняются цветные ленты и пуговицы,
с каждым годом все более выходящие из моды и употребления. В пудренице, едва
початой. В романе, где он однажды обнаружил ее закладку за несколько страниц
до финала.
Это физическое присутствие того, кто уже не существует, но чей след
тянется во времени и отказывается покидать дом, вырывается внезапно из
глубины комода - в виде разрозненных жемчужин бывшего ее ожерелья, которые
со стуком раскатываются по дну, когда открываешь ящик. Оно обнаруживает себя
в незаконченной тетрадке с кулинарными рецептами, где на синей обложке в
масляном пятнышке отпечатался ее палец. В маленьком ручном зеркальце,
которое использовала только она, но которое упрямо продолжает созерцать мир
холодным и безразличным взглядом с туалетного столика. Это ее присутствие
много лет спустя после смерти заставляет его трепетать, как если бы его
погладила несуществующая рука, о которой только что говорил отец.
А кроме того, сохраняется ее голос. Он не знает, что думать о своей
матери-девочке как о певице. Запись нечеткая и делает голос неестественным.
Ему верится, что эта детская страсть и взрослое бесстыдство - та смесь,
которая может покорять, заражать чувством. Он начал играть на гитаре совсем
ребенком, чтобы аккомпанировать этому голосу, доносившемуся из дальней дали.
Как будто бы она его звала и он отвечал. Всегда одна и та же песня. Чудесная
гуахира:

Я женщина, что в стоне
свои изводит силы.
Как мак, что у могилы
свою головку клонит.
Мне сердце песня полнит,
лишь на порог ступаю -
о милом вспоминаю.