"Майра. Оливия и Смерть " - читать интересную книгу автора

Не ведавшие судорог желанья,
Как нежны ваши чистые касанья
Цветов, и птиц, и листьев молодых!
Ария Смерти, в ее мучительном сладострастии, пьянила, отравляя сердце
тоской о неизведанной роковой любви. Стихи не лгали, и голос Пабло не лгал,
лишь музыка обволакивала слушателей сладким ароматным дурманом, делая мир
боли, тоски и томительной муки греха непреодолимо притягательным.
- Не говори с восторгом: "Я люблю!"
В твоих словах мне слышится иное:
"Горю, страшусь, тоскую и скорблю,
Вблизи колодца гибну я от зноя!"
Соперничество явившегося наконец на свидание Бертрама и Смерти было
кульминацией всего происходящего. Юный повеса, видящий в своей возлюбленной
лишь неопытную девушку, рассыпал перед ней обещания вечной верности, нежных
ласк и драгоценных даров:
- Все, чем владею, все, чем дорожу, -
К твоим ногам, прелестная, слагаю!
Дуэль двух голосов - высокого и низкого - то обострялась, то почти
затихала. Оба актера при этом оставались неподвижны, Бертрам не видел
соперника, но две песни любви царили на сцене, то свиваясь в змеиный клубок,
то скрещиваясь подобно двум разяшим клинкам. Оливия металась между живым
возлюбленным и призрачным обещанием безумной страсти.
Когда наконец она кинулась в объятия Смерти, кто-то в первых рядах
выдохнул: "О-о!" Не "Нет!" и не "Не надо!" - просто вздох, похожий на вздох
тоски...
Отравленная поцелуем Смерти, девушка медленно выскользнула из рук Пабло
на пол. Молодой тореадор выпрямился, стремясь к небу за улетающими нотами
своей прощальной арии. Мгновение казалось, что он действительно взлетит...
Запахнув плащ, юноша медленно отступил в темноту. Появился дворецкий и
слуги, искавшие Оливию, тщательно выстроенный Гунтером гвалт взволнованных
голосов заглушил стенания Бертрама. Сбежались горожане. Наконец явились
стражники и арестовали юного повесу, обвиненного в гибели девушки.
Возмущенный префект тут же на месте приговорил его к казни.
Последняя сцена оказалась страшнее и ярче, чем ожидал Патрик, да и сам
Гунтер, судя по выражению его лица, был удивлен. В этой сцене Тео, игравший
заключенного в тюрьму и ожидающего казни Бертрама, тосковал об утраченной
любви, и скорбь его была столь пронзительно чиста, словно он мгновенно
переместился из юности в зрелость. Его хрустальный тенор, отчаянно
молившийся за душу возлюбленной, наполняя пространство сцены, рвался в зал,
и, казалось, поднимался к самим небесам. И никто не удивился, когда в ответ
ему полились голоса невидимых ангелов, возвещая, что Оливия - в раю...
Отзвучали последние аккорды. Патрик обнаружил, что не может вздохнуть.
Стояла мертвая тишина. Ни поэт, ни Гунтер Лоффт не имели смелости выглянуть
в зал. Наконец из герцогской ложи раздались резкие уверенные хлопки. И театр
взорвался.
Патрик часто вспоминал потом этот день и всегда приходил к выводу, что
их успех был равнозначен чуду. Ему было легко поверить в это, потому что он
никогда не сомневался в существовании Провидения. Чего никто из них не знал,
так это - на радость или на горе им выпало такое.
В тот день они были счастливы. Это счастье не имело ничего общего с