"Майра. Ген Истины " - читать интересную книгу автора

естественно. Но и этот контроль они прошли.
Алсвейг почти все время молчал, напряженно глядя вперед. На этом,
последнем этапе пути он вообще мало походил на себя, как будто после
кошмарного полета на "Гальпе" и гибели Витторио что-то в нем надломилось или
сгорело, и дальше его вело какое-то темное чувство вроде отчаяния или мести.
Так казалось Гудерлинку, но писатель даже представить себе не мог, что об
этом можно сейчас говорить.
Гигантский мегаполис, казалось, раскинулся на многие сотни километров.
Теперь по сторонам дороги непрерывно тянулись дома, мелькали площади с
кольцевым движением, купола и башни старинных зданий - не то церквей, не то
музеев... Гудерлинк лишь однажды был в Риме и видел только центральную его
часть, но и в ней сейчас не смог бы сориентироваться. Алсвейг, казалось,
лучше разбирался в здешней географии.
- Мы едем в Ватикан? - наконец выдавил из себя писатель.
- Разумеется, - коротко ответил Алсвейг, не отрывая взгляда от карты на
панели управления. - Правда, нам вряд ли удастся проникнуть туда на машине.
Там пропускной контроль всегда был жестче, а теперь вообще стал зверским -
после того, как раскрыли "заговор шести кардиналов".
- Это действительно был заговор? Мне показалось, вся эта история не
слишком убедительна...
- Вообще не убедительна. Зато теперь Папу окружают только верные люди,
а Ватикан отгородился от прочего человечества почти непроницаемой стеной.
Политика есть политика.
- Да, но как же тогда Истина?
- Что - "Истина"? Истина, как я тебе уже говорил, давно утрачена. Вся
надежда на маленькую ампулу, которая станет никому не нужной через
полтора-два часа, когда истекут сутки с тех пор, как ее извлекли из
холодильника.
- Но что если люди, к которым она попадет, не захотят делиться Истиной
с остальным человечеством? Что если они предпочтут так и жить, отгородившись
стеной от всего мира?
Алсвейг помолчал.
- У нас почти не осталось времени на раздумья, Томаш. Если у тебя есть
другие предложения - я имею в виду разумные, конечно, - выскажи их.
У Гудерлинка других предложений не было. Смятение, в котором он
находился последние несколько часов, казалось, вообще парализовало его
способность здраво рассуждать. А то, что рядом была женщина, которая уже
давно не подавала признаков жизни, безмерно угнетало и мучило его.
- Мы должны довезти эту женщину до больницы.
- Не глупи. Впрочем... Нам все равно придется бросить машину. Как раз
перед мостом, кажется, был какой-то госпиталь. Оставим даму в машине у
ворот, а дальше пойдем пешком.
При слове "пешком" у Гудерлинка снова ощутимо заныли ребра. Он впервые
посмотрел на женщину внимательно. Ее лицо было бледным, на виске, где он ее
ударил в первый раз, проявился багровый синяк. Сквозь щель между густо
накрашенными темной помадой губами поблескивали зубы, слишком ровные для
того, чтобы быть естественными. Веки, на которых тоже лежал заметный слой
косметики, оставались неподвижными, длинные черные ресницы не трепетали.
Писатель приложил пальцы к шее женщины, стараясь нащупать пульс, но так и не
понял, удалось ему это или нет.