"Владимир Максимов. Сага о носорогах " - читать интересную книгу автора

интеллектуала при этом плотоядно раздуваются в предвкушении добычи, и мне
явственно слышится, как под смокингом у него уверенно поскрипывает его
носорожья шкура.
Этот в другом роде. Рубаха-парень. Свой в доску. Последнее отдаст,
благо отдавать нечего, все вложено в ценные бумаги, переписанные для пущей
надежности на жену. Весь в аккуратно обтрепанных джинсах, хотя по возрасту и
брюшку ему бы впору носить теплый халат и шлепанцы. Продуманно патлат и
нечесан, в постоянной степени небритости, будто борода временно остановилась
в росте: флер возвышенности души, наводимый по утрам у искусного
парикмахера. Работает в сверхпередовом, супермодном журнале с
разрушительными идеями и уклоном в гомосексуализм. Стремительно носится по
Парижу, зорко не замечая никого и ничего вокруг.
- Здравствуйте, - останавливаю, - перевели мне вчера статью из вашего
журнала об одном уважаемом профессоре, который, по-вашему, будто бы
сотрудничал с оккупантами, а знающие французы утверждают, что он был
активным участником Сопротивления. Сделайте милость, просветите.
Он снисходительно, словно дедушка-добряк несмышленыша-внучонка,
похлопывает меня по плечу:
- Не волнуйтесь, это такая правая сволочь, что о нем все можно. Адью.
И с невидящей стремительностью улетучивается дальше, лихо шлепая по
асфальту каучуковыми копытами от "Бали".
С этим мы только что познакомились. Тих, вкрадчив, с постоянной
полуулыбкой на бесформенном или, как у нас в России говорят, бабьем лице.
Глаза грустные, немигающие, выражаясь опять-таки по-русски, телячьи.
Знаменит. Увенчан. Усеян. И так далее, и так далее. Широко известен также
разборчивой отзывчивостью и слабостью к социальному терроризму.
Битый час слезно молю его вступиться на предстоящем заседании ПЕНа в
Белграде за погибавшего в то время во Владимирской тюрьме Володю Буковского.
- Да, да, - мямлит он расслабленными губами, - конечно, но вы не должны
замыкаться только в своих проблемах. В мире много страданий и горя, кроме
ваших. Нельзя объяснить многодетной индусской женщине ее нищету феноменом
ГУЛага. Или посмотрите, например, что творится в Чили. Я уже не говорю о
Южной Африке...
"Господи, - пристыженно кляну я себя, - что ты пристал к человеку со
своими болячками! У него сердце кровью обливается за всех малых сих. Ведь
каково ему сейчас в роскошной квартире с его скорбящей душой, когда
кровожадные плантаторы лишают несчастных папуасов их доли кокосовых орехов!
Поимей совесть, Максимов!"
- Да, - вздыхаю сочувственно, пытаясь разделить с хозяином хотя бы
часть его скорби, - действительно ужасно. Возьмите тоже восточных немцев,
которые к вам бегут. Стреляют, знаете ли, как зайцев, куда это годится!
Собеседника моего словно подменяют. Бабье лицо каменеет, в телячьих
глазах - холодное отчуждение:
- А зачем бежать? Эту проблему надо решать за столом переговоров или по
дипломатическим каналам. И вообще, самый опасный вид насилия - это все-таки
эксплуатация. Прежде всего надо справедливо распределить материальные
ценности. Вы же христианин, - он даже откидывается на спинку кресла, считая
этот свой довод неотразимым, - Христос тоже прежде всего делил хлеб.
В отвердевшем, с горячей поволокой взгляде его - торжество уверенного в
себе триумфатора. И невдомек этой закаменевшей во лбу особи, что Сын Божий