"Владимир Максимов. Сага о носорогах " - читать интересную книгу автора

и классовую борьбу.
Хозяин устало опускает тяжелые веки, и невидимая тога с малиновым
подбоем величавыми складками опадает книзу: он слышал это десятки, может
быть, даже сотни раз из той самой многолюдной пустыни, что расстилалась
вокруг него, и так же десятки, а может быть, сотни раз ему нечем было помочь
и почти нечего ответить.
- Ах, месье Максимов, месье Максимов, - из-под набрякших век на меня
излилась его младенческая доверительность, - никакой классовой борьбы в
природе не существует, вот уже сотни лет в мире происходит единственная
смертельная борьба между крупной и мелкой буржуазией, и они используют в
этой борьбе за свой материальный и душевный комфорт все остальные классы
вместе с их идеями, а после победы оставляют бывших союзников на произвол
судьбы. Буржуа своими вставными челюстями перемололи и приспособили себе на
потребу все самое лучшее и святое, что выстрадано человечеством: свободу,
культуру, религию. Для того, чтобы остаться личностью, во все времена нужно
было обладать мужеством и совестью; у буржуа, к сожалению, отсутствует и то
и другое, у него есть только челюсти и животная приспособляемость. Буржуа -
это орден, мафия, интернационал, если хотите, буржуа-лавочник и
буржуа-интеллектуал ничем не отличаются от буржуа-революционера и
буржуа-партайгеноссе. Вы, наверное, заметили, как при всех политических и
национальных различиях они быстро находят общий язык: денежные воротилы и
вчерашние экспроприаторы, снобы с Сен-Жермен де Пре и московские эстеты в
штатском, гуманисты с автоматами Калашникова наперевес и угандийский людоед
в фельдмаршальских регалиях, знакомый нам с вами президент с замашками
либерального аристократа и вьетнамский палач, еще не отмывший с рук крови
своих соотечественников. Их тьма тем и имя им - легион.
Он снова опускает веки, а я вдруг улавливаю наплывающий издалека гулкий
топот множества копыт. Топот растет, разрастается, набирая и набирая силу,
пока, наконец, не заполняет меня целиком. С бешеным сопением и хрипом,
источая вокруг терпкий запах азартного пота и разбрызгивая впереди себя
клочья слюны и пены, сквозь мою немощную душу течет, валит, ломится хищное,
жестокое, воинственное стадо с глазами, подернутыми кровавым туманом, и
заскорузлым рогом наизготовку. Поначалу в этом сплошном хрипе и топоте не
улавливается ничего членораздельного, но постепенно из мешанины хаотических
звуков начинает складываться некая, смутно похожая на человеческую, речь...

2

Профессор. Интеллектуал. Одно время был даже атташе в некой захолустной
банановой республике. Прогрессивен до кончиков своих обгрызанных ногтей. В
чувственных губах дорогая сигаретка, бокал с шампанским в небрежно откинутой
в сторону руке. Говорит, лениво растягивая слова, с такой высокомерной
небрежностью, будто все, что может сообщить ему собеседник, он знает давно
из первоисточника.
- Вы, - спрашиваю (речь идет о России), - "ГУЛаг" читали?
- Нет, - рассеянный взгляд куда-то наискосок от меня, пепел осыпается
на лацкан смокинга, - и читать не намерен: у меня есть мнение, и вы,
пожалуйста, не путайте меня вашими фактами.
И тут же, забыв обо мне, отплывает по направлению своего взгляда к
новому и явно более желанному для него объекту. Вывернутые ноздри