"С.В.Максимов. Крылатые слова" - читать интересную книгу автора

напрасно или спьяну, или из мести и по злобе. Тогда его опять пытали три
раза. И сталось так, как говорят пословицы: "на деле прав, а на дыбе
виноват; пытают татя на три перемены". Если доносчик с этих трех пыток
подтверждал свое пыточное сознание, обвиняемого отпускали. Он успокаивался
на той мысли, что "нескорбно поношение изветчика". В противном случае
подвешивали на дыбу и этого: "оправь Бог правого, выдай виноватого".
"Били доброго молодца на правеже в два прутика железные. Он стоит
удаленький, - не тряхнется, и русы-кудри не шелохнутся, только горючи слезы
из глаз катятся", - выпевают по настоящее время слепые старцы по торгам и
ярмаркам. Правится он на правеже ("на жемчужном перекрестычке", как
добавляется в московской песне с указанием на то урочище, где было место
старых казней), правится он, как береста на огне коробится, и с ущемленными
в хомуте руками, - "хомутит" на кого-нибудь, т. е. или клевещет и взводит
напраслину на неповинного, или сваливает свою и чужую вину на постороннего.
В таком, по крайней мере, смысле и значении убереглось это слово до наших
дней вместе с пословицей, обязательно предлагающей "первый кнут доносчику".
Оно, впрочем, справедливо со всех сторон, во все времена и во всех местах:
старинных и новейших, в школах и артелях, и в общественном быту. Доносчику
первый кнут не только от старинного палача, но и от современных товарищей и
сожителей за этот самый извет.
Если ни страх дыбы в виду подъема и пыток первых, ни хомут, ни кнут не
вынуждают вымученного сознания, то подозреваемых "ставили на спицы"
(объяснения которым в старинных актах не сохранилось, хотя известны спицы в
том орудии старинной мучительной казни, когда колесовали, т. е. колесом
ломали преступнику кости). Затем сажали на цепь и к ножным кандалам, сверх
сыта, привязывали тяжести. Кормили соленым, - и не давали пить. На
ободранные спины трясли зажжеными сухими вениками; посыпали солью по тем
местам, где кожа содрана была лоскутьями. Очевидец подьячий Сыскного
Приказа, бывшего тогда на Житном дворе у Калужских ворот, некто Горюшкин,
рассказывал, что старые судьи хвастались друг перед другом изобретением
новых средств и новых орудий для допросов и пыток. "Случилось мне, - говорил
он, - зайти в пытальную палату, или застенок, по окончании присутствия. На
полу я увидел кучу лоскутьев окровавленной кожи, - спрашиваю у палача: "Что
это такое? - Как что?! выкройка из спины". Этот же Горюшкин и в том же
Сыскном Приказе слыхал пословицу пытаемых: "терпи голова - благо в кости
скована", и "приветы" колодников одних идущих на пытку от испытавших ее:
"Какова баня?" - "Остались еще веники". Пытки считались вполне делом
законным и справедливым.[10] Ни власти, ни народ нисколько в том не
сомневались: пытка была законом, а дыба и заплечные мастера встречались даже
в народных волостных избах, не только в казенных городских. Необходимость и
законность пытки были укреплены твердо в понятиях всех и каждого. Надо лишь
изумляться всеобщему равнодушию и той нерешительности, с какою подходили
законодатели к уничтожению этого позорного, бесчеловечного, безнравственного
и бессмысленного способа отыскания следов преступления и степени виновности.
В незлопамятном народе остались воспоминания только о самых мучительных и
лютых пытках, хотя, правду сказать, некоторые из старых практиковались и в
очень недалекие от нас времена.
Осталась, между прочим, в народной памяти - "подноготная", та пытка,
которою добивалась на суде, в самообманчивой простоте, никому неведомая и от
всех скрытая правда, заветная и задушевная людская тайна. В старину думали,