"Евгений Максимов. Рошка " - читать интересную книгу автора

Быть бы мне вторично битым, они уж приподниматься начали, но вдруг
похватали удочки и - тягу. Я остался стоять, как тумба.
Гляжу, подле мельничного колеса стоит мальчик, смотрит в пенную воду.
Помедлив, подошел ко мне, вроде - ровесник. Сроду я таких не видывал...
тощий, смуглый, как мореное дерево, лицо смышленое и веселое.
Сам простоволосый, сразу видно, что космы никто ему не стриг - пряди
белые, как отборная соль и легкие, как тополиный пух. А на лбу венчик из
вереска, но не как девчонки плетут, а крученый жгутом.
"Зачем рыбу пожалел? Это же не твое дело".
"Конечно, - отвечаю, - не мое. Но обидно, когда животину зазря мучают".
"А сам-то ты откуда?"- спросил он.
"Я из города. А зовут меня Николаус, сын Дирка-колодезника".
А он обошел меня, поцокал, как белка.
"Врешь, врешь, сын колодезника... Ты не из наших, ты - дневной!"
А сам протянул к моему рваному уху правую ладонь - пальцы длинные,
ловкие, а на мякоти ладони белесый шрам крест-накрест, и давнишние следы
грубых стежков. Он тронул мочку, и словно выдернул сверло, мне сразу
полегчало. Скорее всего, от удивления. Худо мне было от такого собеседника.
На нем, кроме серой рубахи до пят, ничего не было, а в точно такой же рубахе
хоронили моего дружка Мартина, когда его ломовик задавил...
Мальчик заметил мою оторопь, покачал белой головой... "Ты ничего не
бойся. Мальчишки убежали, потому что верят, что я заразный. Им матери так
сказали. А я здоровый, меня зовут Рошка!"
И, расхохотавшись, он прошелся по берегу пруда колесом, раз-два,
раз-два, полы рубахи хлопают, волосы по ветру плещут. Я тоже засмеялся.
Он мне пояснил, что город над садами - Далатт-полуночный, вроде как
ночной двойник нашего города, и дневному логрцу здесь делать нечего. Но
Рошка обещал мне помочь.
В тех краях было славно... Все, как у нас, только лучше, свежей, что
ли... До одури пахло медуницей, и сидром из садов, и речной травой.
Солнечно, тихо, безлюдно...
И получаса не прошло, как мы вместе играли, в детстве это быстро... Я
даже перестал бояться Рошкинова савана. Он был быстрый, как стриж, Рошка, не
задиристый. Каждый валун знал по имени. На лужке у дома мельника пасся
подращенный жеребенок, так мы на него влезли и всласть наорались, пока он
брыкался.
И ловили мы в тине пиявок, и искали какие-то особенные сорочьи камушки,
и смотрели, как за изгородью дерутся петухи. Рошка научил меня плести качели
из ивовых ветвей, а потом в чужом ячмене выманивал из норок сусликов и
странным присвистом заставлял их чуть ли не кадриль танцевать. Он голодный
был... Это я сейчас понимаю. Все ощипывал недозрелые колосья, жевал зерна.
И хоть бы кто-нибудь сказал нам слово поперек. На жеребячье ржание
выглянул из окна мельник, сделал рожу суслом, но захлопнул ставни. Как будто
мы стали невидимками. Я стеснялся спросить, почему так.
А когда накупавшись до мурашек, мы валялись нагишом на косогоре, Рошка
сам сказал...
"Я - дитя обиды".
Просто сказал, не рисуясь.
И подал мне свою поротую руку.
"У меня там зашито второе сердце. Послушай - стучит".