"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

же листу магнолии, касавшемуся окна, потом, когда пробегал ветер, к
короткому ливню с листвы, потом к последнему экспрессу, промчавшемуся без
остановки, - светящийся призрак головокружительной скорости и риска во тьме.
Наконец раздался другой звук, и ему показалось, будто он узнал его, - в
последние несколько недель после ужина мать падала, точно в яму, в недолгий
сон и противно храпела, уронив голову, с отвалившейся нижней челюстью. Ему
не хотелось выходить из состояния внутренней сосредоточенности, но,
раздосадованный храпом, он обратил внимание, что на этот раз дыхание матери
громче и затрудненней, чем обычно. Фернан обернулся, взял со стола лампу и
приблизился к спящей. Он не сразу понял: тусклые глаза на землистом лице
были широко открыты Кончик языка высовывался из левого, неподвижного, угла
рта, другая сторона рта судорожно сжималась, гримасничала.

XIV

- Теперь таких уже больше не выкраивают, - говорил доктор, пораженный
тем, что старая женщина выжила. Она, конечно, оставалась парализованной,
лишилась речи. Ей постелили в кабинете на первом этаже, чтобы день она могла
проводить в кухне.
- Здесь всегда найдется что-нибудь или кто-нибудь, чтобы занять ее, -
говорила Мари де Ладос. - Она слышит, как идет поезд, смотрит на часы, не
опаздывает ли он.
На самом деле она жила только ожиданием Фернана. Он входил утром, часов
в восемь. Чашка кофе с молоком была приготовлена для него на углу стола. Он
целовал мать в лоб; она устраивалась поудобнее и глядела, как он ест.
Поначалу его стеснял этот потухший, окровавленный взгляд; но теперь он уже
не обращал на него внимания. В полдень он ел один, потом ненадолго
присаживался напротив калеки, открывал "Ла птит Жиронд" и, несмотря на
выработавшуюся привычку, старался загородиться развернутой газетой от этого
пристального и жадного взгляда. "Она пожирает его глазами", - говорила Мари
де Ладос. Прочтя газету, он уходил. Тогда мать вперяла взор в дверь и не
отводила глаз еще долго после того, как он закрывал ее за собой. Подвижной
рукой она терла, терла всегда одно и то же место своего платья, которое
стало вскоре лосниться от износа. Потом ненаглядный проходил через кухню,
чтобы поужинать, и, наконец, наставали часы вечернего бдения. Он уже не
отворачивал лица, то ли чувствуя себя отчасти защищенным сумраком, то ли
покорившись необходимости этого последнего акта милосердия, разрешая обожать
себя. Весь день она жила ожиданием вечера. Она утоляла свою жажду глазами,
перед тем как их затопит тьма. Подступал третий час, миг, когда жертве
протягивают губку. Ах, горче желчи была на этом обращенном к ней лице
любовь, дары которой предназначались другой. Фелисите Казнав смутно ощущала,
что это хорошо - пострадать за своего сына; но она не знала, что была
распята.
Умерла она в конце зимы. Жители Лангона рассказывают, что пришлось
держать Фернана Казнава, который наклонился над могилой, точно хотел в нее
броситься. Никто не понял, что он просто хотел разглядеть во тьме ящик, где
обращалось в пыль и прах то, что было Матильдой.

XV