"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

которая шла в нем, пробуждая любопытство к самым неожиданным вещам.
- А вы с папой любили друг друга?
Странный вопрос со стороны человека, прежде думавшего о мертвых еще
меньше, чем о живых. И она не знала, как ответить, смутно чувствуя, что
слово "любовь" приобретает в устах сына новый, глубокий смысл.
- А ты его любила так же, как меня?
Она отвечала, что "тут нет ничего общего". Нет, действительно, не было
ничего общего между ненасытной потребностью в духовном господстве, в
обладании, внушаемой ей возлюбленным сыном, от которого зависела вся ее боль
и вся ее радость, - ее жизнь была полностью подчинена его жизни, - и той
привычной привязанностью, тем сожительством, которое так рано было оборвано
смертью, не заставившей вдову пролить много слез. Нума Казнав умер в
одиночестве, потому что Фелисите повезла тогда Фернана на воды в Сали. Она
знала, что ее муж упал на улице перед домом девиц Мерле, на обратном пути из
клуба, после своей обычной ежедневной партии в карты. Но не помнила ни того,
что было ей рассказано об этой агонии среди чужих людей, ни того, что
накануне смерти он обошел свое самое драгоценное сокровище - земли
богадельни, управляемой им, возлюбленное поместье, из жирной почвы которого
он завещал насыпать его могильный холм, ни того, что последними его словами
были: "Вера спасает нас". Она не желала помнить о тайном чувстве
удовлетворения, что все уже свершилось в ее отсутствие и ей остается только
уладить деловую сторону, чем она была в высшей степени увлечена Поскольку
она никогда не подвергала суду свою совесть, ее никогда не мучило сознание
позорности того опьянения чувством свободы, которое охватило ее, когда она
осталась один на один с единственным предметом своей страстной любви, с
сыном, поспешно забранным ею домой из лицейского интерната, где он жил по
требованию отца.

- А папа был очень расстроен смертью моего брата Анри?
Этот новый вопрос заставил ее содрогнуться. Виноградная лоза ярко
пылала, освещая выцветшие плитки кухни. Мари де Ладос ощипывала первого
вяхиря. Ее внук в черном фартуке, сидя у лампы, бубнил, заткнув уши,
катехизис: "Есть, значит, три Бога? - Простите, сестра моя, три ипостаси
Святой Троицы - Бог один и единый". Этот мальчик, Раймон, всегда жил у
бабушки во время сбора винограда, потому что его родители нанимались к
господину маркизу в Шато-Икем.
- Мы одинаково горевали, твой отец и я.
- Но ты сама мне говорила, что маленького Анри сфотографировали на
смертном одре по папиному требованию... Ты считала, что это ни к чему.
Она мысленно представила себе померкшее, бледное, блеклое, ужасное лицо
потерянного ребенка в семейном альбоме. Каким странным было в Фернане это
внезапное любопытство к прошлому! Он походил на человека, который в
рассеянности и без подготовки совершил прекрасное путешествие и много лет
спустя досадует, что не умел тогда видеть, а теперь уж больше не увидит. Он
заставлял мать вспоминать, как безмерно страдал муж, когда умер этот младший
сын, и каким ничтожным казалось ее собственное горе рядом с этой болью. Ею
владел в ту пору только страх, как бы Фернан не заразился той же болезнью.
Она боялась также, что впоследствии ребенку может повредить память о брате,
умершем от менингита. С чувством облегчения она тогда подумала: "А ведь это
мог быть он". Господи, к чему ворошить теперь эти воспоминанья? С тех пор