"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

его ей покойница! Губы - белее, чем если бы он напился уксуса, а глаза,
налитые кровью, точно у старого пса... Садясь за стол, он тоже оглядел мать.
За этой трапезой оба они были, без сомнения, испуганы видом друг друга. Но в
то время как она не отрывала от него глаз, он вскоре ушел в себя, весь во
власти некоего внутреннего виденья, от которого ничто уже не могло его
отвлечь. Мари де Ладос могла сколько угодно восклицать: "QuГЁ calou!"[3],
говорить, что где-то в ландах горит, но в набат не били, потому что пожар
слишком далеко от города, - каким набатом можно было бы оторвать Фернана от
воспоминанья о первой ночи, проведенной им в комнате, где умерла Матильда?

IX

Сначала ему было даже приятно растянуться под просторными белыми
крыльями занавесей, закрепленных на багете. В открытых окнах дышала, как
близкое существо, ночь. Ничто не напоминало ни о бдении у гроба, ни о
"фрегасе"; напротив, лежа на спине, закрыв глаза, сложив руки поверх
простыни, вытянув ноги в позе мертвой Матильды, он ощущал, что его уносит
отливом в пучину безграничного покоя. Она была здесь, не в комнате, в нем
самом, неотделимая от его собственной плоти - его неусыпной плоти, которая
вспоминала брачные ночи; потихоньку пробуждалась также и его мысль,
сосредоточиваясь на времени, когда рядом со своим телом он ощущал боязливое
тело Матильды. То, что предстало ему, было настолько убого и в то же время
настолько карикатурно, что он невольно потряс головой и простонал вслух. Как
и все в его роду, он был обречен умереть, так и не узнав, что значит
любить, - как и все в его роду, как большинство людей. Судьба тешилась
странной игрой, пробуждая в старом человеке глубинные воды, погребенные под
такой толщей! И вот мутный поток прокладывал в нем медленный путь. Он сам не
понимал, что это такое. Его предки были ревнивыми любовниками сосен и
виноградников. Нума Казнав, отец Фернана, завещал, чтобы на его могилу
положили жирную глину из поместья, которым он особенно дорожил. Когда он
взял себе жену, ему пришлось спросить у одного из друзей, как пользуются
женщиной. Всем этим умершим женитьба обеспечивала, не говоря уже об
округлении владений, преемственность обладания. Неизбежной смерти они
противополагали вечность рода. Как правило, довольствовались одним сыном,
одним-единственным, чтобы не иссяк тонкий ручеек жизни, который должен был
нести до скончания века семейное состояние, пополняемое придаными и
наследствами. Ни разу в истории рода страсть не отклонила этого мощного
течения. Все женщины, как со стороны Пелуйеров, так и со стороны Казнавов,
были из тех, что шепчут мужу: "Кончайте побыстрее". Но неотвратим день,
когда ржавчина появляется на одном из звеньев цепи и начинает его разъедать.
Горе тем, кому предстоит прийти после этого. О бедные, еще не родившиеся
сердца! Дети мои, что бы вы взяли от меня!
Глухая враждебность Фернана к матери внушает ужас; тем не менее, хотя
именно от нее унаследовал он пламя, ревнивая нежность матери лишила сына
способности вскормить в себе этот неведомый огонь. Чтобы не потерять свое
сокровище, она сама превратила его в калеку; ей удалось удержать его только
потому, что она его подавила. Она воспитала мальчика в недоверии, в глупом
презрении к женщине. С пятнадцати лет он знал только две разновидности
женщин: тех, что "мечтают наложить на вас лапу", и тех, от которых "можно
заразиться". Без сомнения, эти препятствия не остановили бы существо