"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

слышит, каким тоном оскорбленной гувернантки ненавистная спрашивала: "Я
помешала?" - "Нет, нет. Мы уже поговорили обо всем, о чем нам нужно было
поговорить".
Эти стычки были радостью доброй дамы, ее жизнью. Где же он прятался
теперь, ее возлюбленный сын? До смерти устав, он был вынужден лечь. Все эти
хождения доводят его до полного упадка сил. Переутомление не пройдет
безнаказанно ни для его легких, ни для сердца... Не зная, куда деть себя,
страдая, она хотела бы броситься к нему. Но зачем! Он теперь запирается от
нее, как если бы она была Матильдой.

Солнечный луч выбивается из полуоткрытых ставней, играя на рамке
дорогой Фелисите фотографии на камине: через месяц после свадьбы мать, сын и
невестка позировали бродячему маэстро. Но за две секунды до щелчка Фернан
отпустил руку жены, чтобы взять руку матери. Отныне на этой фотооткрытке
Фелисите и ее сын красуются, сияя довольством, тогда как молодая женщина, на
втором плане, стоит с опущенными руками, без улыбки.
Госпожа Казнав не устояла - пошла полюбоваться еще раз этой памяткой
счастливых дней. Но, приблизившись, обомлела перед пустой рамкой. Она
взглянула на стол, где поблескивали ножницы, которыми вырезал свои сентенции
Фернан, потом на корзинку для бумаг. Господи боже! не виднелись ли сквозь
плетеную соломку ее собственная улыбка, ее вздернутый нос, ее живот? Она
кинулась за фотографией, выброшенной в мусор. Бесчестный отделил от нее
изображение Матильды - он наверняка носил его у сердца, засунув в бумажник.
Должно быть, тешил себя наедине тем, что подносил фотографию к пылким
губам... На протяжении двух недель старая женщина терпела страдания, не
жалуясь; но эта вещественная улика его отреченья ее потрясла. Бешеный гнев
снес все внутренние плотины, ее скрюченные пальцы задрожали от ярости. Она
затопала ногами, как в тот день, когда кричала Матильде: "Не получите вы
моего сына! Никогда не получите!" Она пошла к двери. У нее было глупое,
напряженное лицо женщины, которая прячет под своим манто заряженный
револьвер, склянку с соляной кислотой. Быть может, нельзя любить несколько
раз. Быть может, любовь только одна. Эта старая женщина умирает из-за того,
что не владеет больше своим сыном, умирает от жажды обладания, духовного
господства, более жестокой, чем та, которая сплетает, соединяет, заставляет
пожирать друг друга два юных тела.
Задыхаясь, мать отворила ставни. Полуденное солнце давило на иссохший
сад. Песок аллей между пыльными газонами казался серым, как пепел. Пыхтение
отходящего поезда напоминало тяжелое дыханье. В ярости старая женщина, качая
бедрами, вышла на лестницу. С каждой ступенькой она задыхалась все больше и
больше, но все-таки добралась до спальни неблагодарного. Там было пусто:
разбросанные флаконы, запах мочи. Фелисите испугалась своих лиловых щек в
зеркале. Где настигнуть коварного, как не в комнате соперницы? Она
спустилась (ее больные колени подгибались), прошла по коридору, через темный
вестибюль, снова по коридору, наконец, поднялась по лестнице, которая вела к
всесильной покойнице. Перед дверью мать, на исходе сил, замерла на несколько
секунд, как в ночь агонии. Прислушалась. Но Господь не узрел тогда, как в
этом мраке на старом настороженном лице мелькнуло удивленье, надежда, а
потом расцвела безмерная преступная радость. Дрожа, она внимала легкому
храпу, перемежающемуся икотой, стесненным дыханьем - слишком хорошо ей
известными звуками, сладкой музыкой ее ночей, доносившейся через