"Франсуа Мориак. Пустыня любви" - читать интересную книгу автора

самого, теперь уже далекого, дня, когда Мария Кросс забыла о назначенном ему
свидании и оставила его с глазу на глаз с Виктором Ларусселем. Нынешнее
воскресенье, уже подходившее к концу, было одним из самых страшных дней в
его жизни, но он наконец-то вернул себе свободу (по крайней мере, он так
полагал). Спасение принесла безмерная усталость, изнеможенье, которому нет
названия, - поистине, в этот день он слишком сильно страдал! Осталось лишь
одно желание: бежать с поля боя, забраться в темную нору старости. Почти два
месяца прошло с тех пор, как он напрасно ждал Марию Кросс в ее гостиной,
посреди "роскоши и нищеты", до нынешнего страшного дня, когда он наконец
сложил оружие! И вот за столом, где все сидят молча, доктор опять забывает о
сыне и перебирает в памяти все подробности этого мученичества,
восстанавливая его этап за этапом.

* * *

Нестерпимая мука началась для него назавтра после несостоявшегося
свидания, когда он получил от нее длинное письмо с извинениями:
"Здесь есть и доля Вашей вины, дорогой мой друг, - говорила ему Мария в
этом послании, читанном и перечитанном за два месяца сотни раз, - это Вы
внушили мне мысль отказаться от ужасающей роскоши, которой я так стыжусь: не
располагая больше экипажем, я не смогла вернуться вовремя, чтобы принять Вас
у себя в обычный час. Теперь я позже приезжаю на кладбище и охотнее там
задерживаюсь. Вы не можете себе представить, какой покой царит на склоне дня
под стенами обители, где столько птиц распевает на могилах. Мне кажется, что
мой мальчик одобрил мой поступок, что он мною доволен. Какое удовлетворение
я испытываю теперь в рабочем трамвае, которым езжу домой! Вы, наверно,
сочтете меня восторженной сумасбродкой, но ничего подобного - я чувствую
себя счастливой среди этих бедняков, коих я недостойна. Не могу Вам сказать,
до чего мне приятны эти поездки в трамвае. Известное Вам лицо может теперь
на коленях просить меня сесть опять в коляску, которую оно изволило мне
подарить, - я не соглашусь. Дорогой доктор, так ли уж важно, видимся мы или
нет? Мне довольно Вашего примера, Ваших наставлений, мы с Вами близки
независимо от физического присутствия. Об этом так превосходно писал Морис
Метерлинк: "Придет время, и оно уже недалеко, когда души будут познавать
друг друга без посредничества тел". Пишите: мне достаточно Ваших писем,
дорогой страж моей совести!
Должна ли я еще принимать таблетки? А уколы? У меня осталось всего три
ампулы, надо ли покупать еще коробку?"

Если бы она и не оскорбила его так жестоко, это письмо не понравилось
бы ему из-за сквозившего в нем самодовольства, притворного, самоупоенного
смирения. Посвященный в самые печальные людские тайны, доктор относился к
людям с бесконечной снисходительностью. Но один порок был ему ненавистен:
уловки тех, что жаждут обелить себя в падении. Вот последняя степень
убожества, до которой может дойти человек: когда собственная грязь ослепляет
его, как алмаз. Нельзя сказать, чтобы Мария Кросс была привычна к подобной
лжи. Вначале она даже привлекала доктора пылким стремлением разобраться в
себе и ничего не приукрашивать. Мария часто и охотно рассказывала ему о
своей матери, о ее благородной самоотверженности: мать овдовела очень
молодой, бедная учительница в главном городке кантона, она, - говорила