"Франсуа Мориак. Галигай" - читать интересную книгу автора

к себе.
- Вы очень добрый, - вздохнула она.
Да, он был добрым. К несчастью для нее, он был добрым.

XV

На следующий день она уехала к Юлии Дюберне. Жиль тоже уехал, чтобы
открыть в Балюзе охотничий сезон, как он сказал Николя. Но он лгал, впрочем,
понимая, что Николя обо всем догадался. Догадался, что, скорее всего, он
отправится в Бордо и поселится там в какой-нибудь гостинице: ведь не целыми
днями Мари будет пленницей больничной палаты. Первые же письма Галигай
подтвердили его догадку: девушка часто отлучалась.
Юлия Дюберне была обречена. Не представлялось возможным даже отвезти ее
домой. Но агония могла затянуться. И каждое послание Агаты, вынужденной
присутствовать при этом медленном умирании, было воплем нетерпения и
отчаяния влюбленной женщины. Это отчаяние порождало у Николя надежду, что
она не сможет вернуться в Дорт до конца каникул. Никто в мире не
благословлял более, чем он, небольшую отсрочку, которую смерть давала Юлии
Дюберне: благодаря этой долгой агонии увеличивались шансы вернуться в Париж,
не встретившись с Галигай. У него не было отчетливого представления о том,
как все будет после помолвки, но ему не хотелось ни о чем думать. Сейчас ему
вполне хватало этих ежедневных писем, которые он не стал бы даже читать,
если бы не жаждал увидеть слова: "Все по-прежнему". Он переводил дух.
Смотрел на календарь: двадцать дней, восемнадцать дней... Скоро нужно будет
возвращаться в Париж.
Но одновременно он замечал, он отчетливо видел, как прорастает в душе
его матери семя, зароненное туда Галигай. Бельмонт! Она будет хозяйкой
Бельмонта! Она будет распоряжаться там животными и людьми. Нет, она не
станет требовать, чтобы ей накрывали на стол в столовой. Она не станет
изображать из себя даму. Она не дама. Но за всем, что происходит в доме,
лучше следить из кухни, чем из гостиной. Она выяснила: старый Камблан после
своего апоплексического удара уже больше не выходил из дома. Он теперь
полностью зависел от дочери. "А его дочь будет моей невесткой, и ее счастье
будет зависеть от нас. И из-за тебя ей придется хорошо со мной обращаться.
Но это при условии, если мы с тобой, ты и я, останемся единым целым. Ты
слышишь, постреленок, нам только не надо мешать друг другу. Ах! Можно
сказать, что нам наконец повезло. А все-таки грустно, что удача приходит,
когда молодость уже прошла; но я чувствую себя хорошо, я еще поживу. Там я
отдохну. Вот теперь и за мной кто-то поухаживает!"
Подобные разговоры старой женщины еще сильнее, чем письма Галигай,
вызывали у Николя желание бежать куда глаза глядят. Он думал о Париже, как
преступник, который надеется затеряться там в толпе. Неосторожная Галигай,
берясь за перо, забывала всякую сдержанность. Она давала волю своим
чувствам; ей и в голову не приходило, что самоконтроль необходим, даже когда
сидишь наедине с чистым листом бумаги. А она, умирая от голода и жажды,
садилась не за обеденный стол, а за письменный. Он отвечал очень коротко,
один раз в два или три дня, но она не испытывала разочарования, поскольку не
была избалована знаками внимания с его стороны и никогда не видела с его
стороны ничего похожего на нежность. Он рассчитывал, что, вернувшись в
Париж, будет одаривать ее этой манной небесной раз в неделю, а ей этого