"Франсуа Мориак. Галигай" - читать интересную книгу автора

было видно, но ее холодное дыхание, преодолевшее луга и заросли ольхи,
чувствовалось на террасе.
- Ну что? Расскажите скорее, - тут же начала расспрашивать Мари,
прижавшись к учительнице, словно та была Жилем: она видела Жиля, она
говорила с Жилем всего час назад, даже меньше.
- Ну и глупышка же вы! - сказала г-жа Агата.
Она улыбалась, благожелательная, слегка растроганная, причем даже не от
счастья, даже не от близости счастья, а просто от смутной возможности его,
которой уже было достаточно, чтобы черты ее лица смягчились. Бедная Галигай!
Какой бы она стала ласковой, как плакала бы от любви, она, внушавшая трепет
жителям Дорта, сколь нежна была бы она в объятиях возлюбленного!
- Рассказывать, собственно, нечего, - сказала она. - Он по-прежнему
думает о вас. И не отчаивается. Что еще можно сказать?
Она быстро отстранилась от девушки.
- А вот и ваша мать.
А ведь Юлия сказала, что пойдет приляжет. Может, это была хитрость с ее
стороны? Она что-нибудь учуяла?
- Я принесла тебе пальто, - сказала она Мари. - А то твоя шаль слишком
легкая. Отдай ее г-же Агате.
Г-жа Дюберне облокотилась о перила между учительницей и Мари. Не
доверяет? Ревнует? По ее поведению нельзя было сказать ничего определенного.
- У луны нет ореола, - сказала она. - Вообще-то, еще немножко дождя не
помешало бы. Надо же, вы только посмотрите на землю: она совсем сухая... эти
потоки воды даже не промочили ее. Мари, ты не забыла, что завтра утром ты
должна почитать катехизис маленькому Дютрие? Его родителям будет очень
неприятно, если его первое причастие опять придется отложить. Но, между
нами, лично я считаю, что господин протоиерей все-таки чересчур
требователен. Что вы хотите! Дети алкоголиков! Лишь бы они хоть примерно
представляли, что это означает: истинная вездесущность... Что ты сказала.
Мари? Ничего? А то мне показалось, ты что-то сказала.
Нет, она ничего не говорила. Кажется, мать не собиралась уходить. Лучше
пойти спать теперь же. Агата зайдет к ней в комнату пожелать спокойной ночи.
Николя и Жиль встретились на окраине Дорта, в начале Кастильонской
дороги. Николя шагал, подняв голову. Ночь уже вступила в свои права; именно
такая летняя ночь раскрывала перед ним, единственно близкое ему лицо мира -
темное, с багровой подсветкой небо, мерцающее над землей, где в этот час
царили не люди, а деревья. Ни шелест пожухлой листвы, ни лай собак или крик
обманутых луной петухов так не тревожили его слух, как стук ботинок Жиля на
твердой дороге, шаги, созвучные его собственным. Две их тени вытягивались,
иногда соединялись и, казалось, повинуясь какому-то неведомому закону,
образовывали одно из диковинных созвездий этой ночи. Жиль говорил,
говорил... и произносимые им слова служили для Николя мерилом живой тишины
ночи, которая в то же самое время была свидетельством присутствия бога. Он
смутно чувствовал, чего ждет от него Жиль, и ему хотелось отдалить ту
минуту, когда он вынужден будет отказать своему другу.
- Ты не веришь, что я ее люблю, потому что раз и навсегда убедил себя,
что я не способен любить. Ты не веришь мне, ты не хочешь понять, ты никогда
не испытывал потребности в любви. Тебе довольно поэзии и дружбы... В
сущности тебе довольно меня. Разве не так?
И, не дожидаясь ответа, он добавил: