"Франсуа Мориак. Галигай" - читать интересную книгу автора

отвратительным обследованиям, которые, как позорное ярмо, висят над нашим
полом.
Г-жа Дюберне вздохнула и прошептала:
- Я чувствую себя лучше. Если вы все-таки пойдете в церковь к
благословению, - добавила она, - приведите Мари.
Г-жа Агата послушно склонила голову, но заметила, что у девочки не
должно складываться впечатление, что за ней следят; главное - не потерять ее
доверия.
- Я полагаюсь на вас, моя дорогая Все, что вы сделаете, что вы решите,
будет хорошо. А то я ведь уже стала врагом своей дочери. Я рассчитываю
только на вас, чтобы помешать этому несчастью, и если я вдруг умру...
- Замолчите, Юлия!
- Мне хочется надеяться, что здесь ничего не изменится и что Мари_
Она больше не могла говорить об этом; она стиснула зубы, крылья ее носа
напряглись, и лицо сделалось похожим на маску: она словно репетировала роль
покойницы. Затем глаза ее открылись, она улыбнулась Агате. Как обычно после
приступа боли, ее неудержимо потянуло в сон. Учительница продолжала сидеть у
ее изголовья, пока спокойное дыхание спящей не подсказало ей, что она
свободна. Ботинки скрипнули. Она бесшумно закрыла за собой дверь.
Г-жа Агата могла не сомневаться в незыблемости раз и навсегда
установленного распорядка этой жизни: пока не кончится вечерня, г-жа Плассак
не выйдет из церкви, а Жиль не расстанется с Николя. Так что звонить в дверь
доктора Салона было еще рано. Г-жа Агата проникла в собор через дверь
бокового нефа. И поняла, почему церемония затянулась: протоиерей читал
вечернюю молитву перед выставленными для причастия святыми дарами. Едва он
закончил, как верующие дружно ответили ему торопливыми, лающими возгласами.
Голоса нескольких десятков женщин, усиленные сводами собора, сливались в
мощный гул. Г-жа Агата села за одной из колонн, не собираясь ни преклонять
колени, ни погружаться в молитву, так как ее все равно не было видно. В доме
Дюберне считали, что она осталась верной янсенистской традиции Камбланов и
приближается к святым дарам только на Пасху. Впрочем, абсолютной уверенности
в том, что Агата на Пасху действительно причащается, ни у кого не было. Она
не возражала: эта еретическая репутация ей льстила. Самой же ей казалось,
что она утратила веру. Действительно ли это было так? И была ли у нее
когда-нибудь вера? Но это уже вопрос скорее метафизический. Во всяком
случае, она была в плохих отношениях с богом. Она перестала с ним
разговаривать. Она находила, что при раздаче благ отец небесный ее обделил.
"Она из упорствующих", - говорил про нее протоиерей, более проницательный,
чем г-жа и г-н Дюберне. Зачем молиться? Все молитвы мира не в состоянии
улучшить ее внешность и не сделают красивой ее грудь. Как этой мертвой душе
поверить в Вечную Любовь при таких жалких исходных данных? Шесть рядов
девочек усердно обстреливали алтарь возгласами: "Молитесь за нас". Этой
стрельбой руководили две старые монахини - жалкие остатки местного ордена, в
который пополнения больше не поступало. Г-жа Агата сидела и ждала, когда
собор опустеет, слушая прерывистые звуки задыхающегося большого органа (на
его ремонт требовалось сто тысяч франков), который временами начинал рычать,
как старый, доведенный до изнеможения лев в чащобе этого каменного леса.

VII