"Франсуа Мориак. Подросток былых времен (Роман)" - читать интересную книгу автора

твоя собственная история. Истинная или выдуманная? Какая доля тут
принадлежит воображению? Где именно перекроило оно на свой лад
действительность?
Я пересек маленькую мамину гостиную, разделявшую наши с ней спальни.
Хотя два года назад у нас провели электричество, я чиркнул спичкой и зажег
керосиновую лампу, ту самую, что еще в детстве светила мне, когда я читал,
когда делал уроки, когда готовился к экзаменам. Я присел на кровать, ни на
минуту не спуская мысленного взгляда со всей совокупности фактов и упорно
повторяя: "Это ничего не доказывает..." Я чувствовал, что не в силах
убедить себя. Да, Мари тщательно подготовилась к своей вечерней исповеди в
кафе, да, она своим признанием рассчитывала нанести двойной, даже тройной
удар: она заранее нейтрализовала все, что могли бы мне рассказать о ее
прошлой жизни; она вменила себе в заслугу то, что у нее нет и задней мысли
о замужестве; вместе с тем она напомнила мне о моей религиозной жизни и
сообщила о своем решении не посягать на нее. Таким образом, если я все же
не могу обойтись без Мари, то надо опять-таки вернуться к мысли о браке...
Да, но маловероятно, чтобы она на это рассчитывала. И потом, бесспорным
было чувство, которое она питала ко мне. В этом я уверен. Я нравился
редко, но когда нравился, я это твердо знал. В чужих желаниях я никогда не
ошибался.
Я заметил, что на кровати лежит почта - газеты и одноединственное
письмо, от мамы. Я поднес его к лампе. У меня не хватает духу его
переписать. К чему навязывать Донзаку это чтение? Все эти расчеты его не
интересуют. Мама откладывала свое возвращение на несколько дней. "Игра
стоит свеч, - писала она. - Нума Серис отказался покупать Толозу, хотя это
лучшие земли в округе. (Очевидно, была ее очередь совершить сделку.)
Уверяет, будто у него нет наличных денег. Разумеется, они у него есть,
но он считает, что получит Толозу без лишних трат, когда ты женишься на
его дочери. Он и внимания не обратил, когда я сказала, что у тебя нет
склонности к женитьбе. Конечно, он не подозревает о твоем отвращении. Да и
зачем говорить об этом? У нас впереди по крайней мере десять лет. Твои
чувства могут перемениться. Даже наверняка переменятся..."
Ничего больше не существовало - даже от ее религии, фарисейской,
близкой к фетишизму, оставалась только оболочка. Все было съедено изнутри.
Да, видимо, и внутри никогда ничего не было. Я оглядел эту комнату,
которая была моей, но не носила ни малейшего моего отпечатка - вот разве
только книги и журналы... Коричневые обои преобладали в нашем доме: "Ваша
бабушка обожала коричневый цвет". Все стандартное, из универсального
магазина: худшее из уродств - уродство, порожденное недостатком культуры.
Я взял с письменного стола фотографии произведений современной
живописи, которые присылал мне из Парижа Донзак, "чтобы воспитать мой
глаз". Но как составить себе представление о картине без цвета? Я никогда
не видел других полотен, кроме картин Анри Мартена, которые висят в музее
в Бордо, где мы иногда укрывались от дождя: "Тинторетто рисует свою
умершую дочь" и "У каждого своя химера".
Не знаю, почему я задумался обо всем этом убожестве именно в ту минуту,
в этом мертвом доме, где единственными живыми существами были двое старых
слуг, которые спали в каморке под крышей.
И как всегда, когда я бываю несчастен до того, что готов умереть -
умереть буквально (Донзак знает, в нашей семье многие покончили с собой),