"Франсуа Мориак. Подросток былых времен (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Да, да! Ты ведь знаешь, я всегда все вижу в черном свете.
Пойду приготовлю тебе кофе. Поспи еще немного.
Я не стану сопротивляться, я буду делать все, что она захочет.
Она сумела напугать девятнадцатилетнего юношу, как пугала маленького
мальчика, чтобы он слушался. Была в Мальтаверне комната, кровать, где умер
наш дедушка, а в Бордо была комната, кровать, где умер наш папа. Теперь
здесь будет комната, кровать, где Лоран... Он вышел вдруг из своего
ничтожества последнего ученика в классе и начал во мне свое новое
существование. Не помню, чтобы он когда-нибудь произнес хоть одно слово,
не имевшее отношения к вяхирям, к бекасам, к зайцам или его собакам. Он
готовился в Гриньонскую высшую школу, но сельскохозяйственная наука
интересовала его не больше, чем латынь или древнееврейский язык. Он любил
повторять: "В нашей семье я буду крестьянином..." Но Мальтаверном он не
интересовался.
- Все я должна делать сама! - жаловалась мама, но не потерпела бы, если
бы мы хоть раз сунули нос в ее дела, вернее, в наши, поскольку Мальтаверн
принадлежал нам, а она была только опекуншей.
Так блуждала моя мысль, пока вдруг не остановилась, словно
споткнувшись: "Теперь не будет никого, кроме меня, я останусь один в
Мальтаверне, я и мама". Да, это вдруг пришло мне на ум, но, видит бог, я
не обрадовался, потому что быть не могло, чтобы мама не подумала о том же,
чтобы она с ее маниакальной страстью к земле хотя бы ему i но этого не
ощутила. Она боготворила землю, но совсем не гак, как я, она ненавидела
разделы... Донзак, для которого я пишу, поймет все без моих объяснений;
все это еще не было мне ясно в ту зловещую ночь, ничто еще не было
высказано, принято, признано. На эти ночные часы я как бы накладываю
решетку моих мыслей в гой связи и последовательности, в какой они
сложились за последующую неделю, которую я провел у барышень в Жуано.
В ожидании рассвета я растянулся одетый на маминой постели. Мама пришла
еще раз, но не переступила порога комнаты, она принесла мне кофе и
сказала, что Мари Дюбер гладит мое белье и соберет для меня все
необходимое. Мне оставалось только уложить книги и свою писанину, как
называла мама все, что писал. Я задремал. В полусне я услышал, как
протарахтели колеса двуколки Дюбера. Вошла Мари с подносом, повязанна
черным старушечьим платком, сама вся черная лоснящейс чернотой куриных
перьев и вообще смахивающая на курицу своим испуганным взглядом и
подпрыгивающей походкой. После бе!сгва Симона, которому Дюберы немало
способствовали, мама разговаривала с ними, лишь чтобы отдать какое-нибудь
приказание. Мари уверила меня, что Лоран сейчас задремал и мадам от него
не отходит. Доктор вызвал сестру из Базасской больницы. Мари причитала:
"Ah! Lou praou moussu Laurent!" [Ах! Бедный господин Лоран! (франц.
диал.)]. У Дюберов любимцем был он: "Ah! Lou praou!"
Никогда не прощу себе, что удрал из родного дома, так и не повидав
умирающего брата. Мама была на страже и не допускала меня в комнату, но я
все же заглянул в приоткрытую дверь и в неверном, мигающем свете ночника
на секунду увидел передвинутую мебель, разбросанное по полу белье. Я
подчинился. Все произошло так, как решила мама. В девятнадцать лег я
позволил ей обращаться со мной, как с младенцем. Я слабо возражал, она
даже не слушала. Она говорила:
- Как только минует кризис, ты его увидишь. Обещаю тебе.