"Франсуа Мориак. Подросток былых времен (Роман)" - читать интересную книгу автора

Я сразу же пошлю за тобой. Ты поговоришь с ним издали, все будет
хорошо. Мы уложим его в саду, на солнышке. Сосновый лес в таких случаях -
самое целебное.
О! Это сентябрьское утро, запах тумана... Я-то не умру, я буду жить.
Мама уже отправила барышням письмо, предупредив их о моем приезде и
сообшив о нашем несчастье. Мадемуазель Луиза и мадемуазель Адила поджидали
меня в полном смятении: нечаянная радость моего приезда, сострадание, горе
- все смешалось, Но радость преобладала, особенно у мадемуазель Адилы,
обреченной на одинокое существование рядом с глухой сестрой, "которая все
понимает но движению губ", в семи километрах от местечка, в этом
затерянном уголке, где обрывалась единственна дорога, а дальше, до самого
океана, раскинулись обширные пустынные ланды. Одна из самых старых ферм на
краю огромного просяного поля. Мне приятно думать, что мы тоже родом с
такой фермы. Этим утром жаворонки заливались над полями, жаворонки, в
которых никогда больше не будет стрелять Лоран.
Еще на рассвете для меня открыли большую комнату, где попахивало
плесенью; там, как я знал, отец барышень, разорившись, покончил с собой,
но никто не знал, что я это знаю. Я разложил на столе бреншвигова Паскаля,
машинописную копию "Действия" Мориса Блонделя, которую дал мне почитать
Донзак.
"Материю и память" Бергсона и тут же пошел рыться в книжном шкафу
"общей гостиной", который, бывало, в детстве доставлял мне такое счастье,
какого не узнать тому, кто не испытал великою чуда чтения, когда ничто во
внешнем мире не способно смутить гладкую поверхность летнего дня каникул,
когда реальный пейзаж сливается с воображаемым и даже запах дома проникает
в тебя и остается там навеки, на долгие, долгие годы, хотя уже и самого
дома не существует.
Не Бергсона я читал теперь, не Паскаля, не "Летопись хрис!панской
философии", а "Детей капитана Гранта", "Таинственный остров", "Без семьи".
И тем не менее комната Лорана, в трагическом свете ночника, такая, какой
увидел я ее в приоткрытую дверь, не выходила у меня из головы. Я не
забывал о ней ни на минуту, в ней черпал я свою тоску, свое юре, но, может
быть, также и счастье ощущать свои девятнадцать лет и бьющую через край
жизнь.
Я услыхал, как мадемуазель Адила, которая привыкла, разговаривая с
сестрой, орать во все горло, сказала кухарке:
- Если случится несчастье, вот будет завидная партия - господин Ален с
его тремя тысячами гектаров...
- Э! Так-то оно (ак, но, пока жива его мамаша, хозяйкой будет она...
- Молчи уж. - крикнула мадемуазель Адила. - У его матери хватит и
своего добра - чуть не тысяча гектаров, дом в Ноайяне, да и наличными бог
знает сколько!
- Да, но...
Я вышел, чтобы больше ничего не слышать. Лоран был жив.
он жил. Мама любит нас обоих. Днем приехал господин настоятель и
сообщил мне новости:
- Твоя мать, как всегда, достойна восхищения. Полночи она не отходила
от Лорана, чтобы сестра милосердия могла поспать.
Она решила не видеться с тобой даже издали. Она идет на эту жертву.
Увы, ждать осталось недолго.