"Франсуа Мориак. Клубок змей" - читать интересную книгу автора

по факультету, какие враждебные чувства я к ним питал. Почти все они были
отпрысками аристократических семейств, воспитывались у иезуитов, а я
учился в казенном лицее, мой дед был пастухом; я не мог им простить своей
зависти к их изысканным манерам. Правда, я находил, что эти молодые щеголи
гораздо ниже меня по своему умственному развитию. Завидовать ничтожным
фатам, которых презираешь! Такое постыдное чувство может отравить человеку
жизнь. Да, я завидовал этим юношам и презирал их; а их надменность (может
быть, мнимая) еще больше распаляла во мне злобу против них. И такая уж у
меня натура, что мне ни разу и в голову не приходило попробовать завоевать
их симпатию, - напротив, я с каждым днем все больше сближался с их
противниками. Ненависть к религии, так долго являвшаяся моей преобладающей
страстью, доставившая тебе столько страданий и навсегда сделавшая нас
врагами, родилась во мне на юридическом факультете в 1879 и в 1880 годах,
- в те годы, когда в палате вотировали статью седьмую знаменитого декрета
и когда изгнали из Франции иезуитов.
До той поры я был равнодушен к вопросам религии. Мать никогда их не
затрагивала, разве только скажет, бывало: "Что мне беспокоиться? Если уж
такие люди, как мы, не попадут в царство небесное, так, значит, и никого
туда не пустят". В младенчестве она меня окрестила. Я ходил к первому
причастию, когда учился в лицее, но эта церемония оставила во мне лишь
смутное воспоминание, как о какой-то скучной формальности. Во всяком
случае больше я уже никогда не причащался. В вопросах религии я
по-прежнему оставался круглым невеждой; в детстве, встречая на улице
священников, я смотрел на них как на забавных ряженых, как на карнавальные
маски. Я никогда не задумывался над такого рода проблемами, а когда,
наконец, столкнулся с ними, то подошел к религии исключительно с
политической точки зрения.
Я организовал из бывших студентов кружок; мы собирались в "Кафе
Вольтера", и там я упражнялся в красноречии. В личной своей жизни я был
весьма застенчив и робок, а в публичных словопрениях становился совсем
другим человеком. У меня нашлись почитатели, мне приятно было слыть их
главой, хотя в глубине души я презирал их не меньше, чем богатых буржуа. Я
злился на них за то, что они простодушно раскрывали те жалкие побуждения,
которые руководят ими в жизни, - точно такие же побуждения были и у меня
самого, что заставляло меня вдумываться в свои чувства. Все эти молодые
люди были сыновьями мелких чиновников, учились в школах на стипендиях,
были умны и честолюбивы, но отравлены желчной завистью и злобой. Мне они
льстили, но не любили меня. Иногда я угощал их обедом в ресторане - это
бывало для них целым событием, о котором они долго потом толковали. Но мне
были противны их манеры. Иной раз я не мог удержаться от язвительной
насмешки, которая жестоко их оскорбляла и навсегда занозой впивалась им в
сердце.
А вот моя ненависть к религии была вполне искренней. Мучило меня также
и некоторое стремление к социальной справедливости. Я заставил мать снести
саманные лачуги, в которых жили наши арендаторы-испольщики, питавшиеся
черным хлебом и маисовой кашей. Впервые она попыталась было воспротивиться
мне:
- Ты, что ж, думаешь, они тебе будут благодарны?..
Но никаких иных подвигов я не совершил. Я страдал от сознания того, что
меня сближает с моими противниками общая нам всем алчность: к землям, к