"Франсуа Мориак. Фарисейка" - читать интересную книгу автора

волосы высоко открывали его костистый, весь в желтых пятнах лоб. Глаза
были как у судака, а веки красные, воспаленные. Построившись парами, мы
двинулись в столовую; я ненавидел ее потому, что там всегда воняло жирным
супом. Было еще светло, но сквозь засаленные окна не видно было неба. Я
заметил, что за нашим столом только один Мирбель не набросился жадно на
пищу. Папский зуав сумел в конце концов выдумать для своего подопечного
наказание: отобрать его у матери и поместить на лето к священнику в
Балюзак, подальше от их поместья! Ничего, у меня есть велосипед, я смогу
хоть каждый день к нему ездить. Вдруг меня затопило ощущение счастья. Я
поговорю о Жане со священником, ведь со мной он вел себя так мило, что
даже позволял рвать у него в саду орехи. "Правда, я сын Пиана, пасынок
госпожи Брижит, "благотворительницы"... Вот я и попрошу мачеху вступиться
за Жана. Все это я изложил ему, когда мы парами шли в дортуар.
В дортуаре, куда свежий воздух поступал только из одного окна,
открытого на узкую улочку Лейтеир, нас спало двадцать человек. В изножье
каждой постели стоял на ночном столике тазик, и в тазик мы ставили стаканы
для чистки зубов, так, чтобы служитель мог сразу налить воду из кувшина и
в тазики и в стакан. Через пять минут мы должны были раздеться и лечь. Как
обычно, наш надзиратель господин Пюибаро приспустил в лампах газ и
жалобным голосом прочел три стиха, обладавших властью вызывать у меня
слезы: я оплакивал свое одиночество, свою будущую смерть и свою мать. Мне
было тринадцать лет, а она скончалась шесть лет назад. Исчезла в мгновение
ока. Еще накануне вечером она целовала меня, и меня переполняло ощущение
нежности и жизни, а на утро... взбесившаяся лошадь примчалась с пустым
тильбюри... Так я и не узнал, как и что произошло, о несчастном случае со
мной не говорили, а с тех пор, как папа женился вторично, он вообще не
произносил имени своей первой жены. Зато мачеха заставляла меня молиться о
покойной маме. И допытывалась, поминаю ли я ее в своих молитвах каждый
вечер. Получалось так, будто за маму нужно молиться вдвое больше, чем за
какого-нибудь другого усопшего.
Брижит с детства знала маму - они были кузинами, - и иногда мама
приглашала ее провести у нас в поместье летние каникулы. "Непременно
позови свою кузину Брижит, - говорил папа. - Дачу ей снять не на что, ведь
она раздает все, что у нее есть..." Мама соглашалась не сразу, хотя у нас
почему-то полагалось восхищаться Брижит. Возможно, мама ее побаивалась.
Так по крайней мере уверяла моя сестра Мишель: "Мама ее насквозь видела,
она понимала, что кузина забрала папу в руки".
Впрочем, я мало обращал внимания на слова Мишель, но увещевания мачехи
оказывали на меня свое действие, ведь и правда, мама не успела
приготовиться к смерти. Понукания Брижит казались мне понятными, такое уж
я получил дома воспитание. И верно, надо много и долго молиться перед
богом за мамину несчастную душу.
Натянув одеяло и потихоньку всхлипывая, я начал читать за маму молитву,
а тем временем наш надзиратель господин Пюибаро совсем привернул газ в
лампе, и огненная бабочка света превратилась в маленький синенький лучик.
Потом он снял сюртук и прошелся между рядами кроватей; воспитанники уже
мирно посапывали во сне. Приблизившись к моей постели, он, очевидно,
услышал всхлипывания, хотя я удерживался изо всех сил, подошел ко мне и
положил на мокрую от слез щеку свою ладонь. Потом со вздохом подоткнул мое
одеяло, совсем как подтыкала мама, и вдруг, склонившись надо мной,