"Франсуа Мориак. Фарисейка" - читать интересную книгу автора

поцеловал меня в лоб. Я обвил руками его шею и тоже поцеловал его в
колючую щеку. После чего он неслышными шагами удалился к себе в альков. Я
видел, как за коленкоровыми занавесями пляшет его тень.
Почти каждый вечер господин Пюибаро подходил ко мне с утешениями.
"Слишком нежное сердце, опасная чувствительность", - уверяла мачеха,
которая была связана с нашим надзирателем работой в благотворительном
обществе, где он выполнял секретарские обязанности.
Несколько дней спустя, когда мои родители уже перебрались в Бордо и
лакей в шесть часов пришел в коллеж, чтобы отвести меня домой, я наткнулся
на Пюибаро, который, казалось, подкарауливал кого-то. Откинув влажной
ладонью волосы, спадавшие мне на лоб, он вручил мне запечатанное письмо и
попросил самолично опустить его в ящик. Я пообещал, хотя был удивлен: все
письма, посыпаемые из школы, проходили через руки специального цензора.
Только выйдя на улицу, я прочел на конверте адрес. Письмо было
адресовано мадемуазель Октавии Тронш, учительнице, преподававшей в частной
школе тут же, в Бордо, на улице Пармантад. Я отлично знал эту Тронш: в
свободное от уроков время она приходила к нам, и мачеха давала ей
всевозможные поручения. На обороте конверта господин Пюибаро вывел
печатными буквами: "Лети, мое письмецо, и принеси моему сердцу луч
надежды". Шагая чуть позади нашего лакея, который тащил под мышкой мой
портфель, я читал и перечитывал странную надпись, читал ее на бульваре
Виктора Гюго, читал на улице Сент-Катрин, читал в вечерних сумерках, тех
сумерках, что пропитаны запахом абсента и предвещают распределение наград.



2

Вот тут-то, сознаюсь, я и совершил свой первый гадкий поступок, за
который меня до сих пор мучают угрызения совести. Хотя господин Пюибаро,
вручая мне конверт, не дал никаких особых указаний, я понимал, что он
считает меня достойным своего доверия больше прочих моих соучеников. Много
позже я пытался себя убедить, что в тринадцать лет не отдавал, мол, себе
отчета в том, как это важно для нашего надзирателя. Но если быть вполне
откровенным, я отлично знал, о чем идет речь, и предугадывал, что это
может обернуться драмой для господина Пюибаро, тем более что он был лицом
полудуховного звания. Без сомнения, он принадлежал к светской организации
(уже давно ныне не существующей), к некоему промежуточному ордену, где
никаких обетов не давалось и были известны случаи, довольно
многочисленные, когда кто-нибудь из "братьев" с разрешения высшего
духовного начальства уходил из общины и вступал в брак. Но господин
Пюибаро занимал особое положение. По роду своих занятий он был связан с
епархиальным начальством благотворительного общества, а также с
большинством родителей своих учеников. Он был известен буквально всему
городу, а не только в среде высшего духовенства и буржуазии: его фигура
примелькалась на улицах самых бедных кварталов, и стоило ему появиться там
на перекрестке, как его тут же окружала детвора, так как для ребят у него
всегда были припасены леденцы. Все уже давно перестали дивиться его
сюртуку, его высокому цилиндру, как-то нелепо торчавшему на голове.
Кроткое его лицо казалось длиннее из-за бачков, подрезанных на уровне