"Уильям Сомерсет Моэм. Ровно дюжина" - читать интересную книгу автора

была очаровательна. Она напоминала тех древнеримских дам с идеально
правильными чертами лица, которых писал Альма Тадема и в которых вопреки их
античным одеждам сразу можно узнать англичанок. Холодного совершенства этого
типа никто не видел уже лет двадцать пять. Теперь он и вовсе умер, как
эпиграмма. Я ощутил себя археологом, обнаружившим статую, давно погребенную
под землей, и меня взволновала эта встреча с реликвией минувшей эры. Ибо
никакой день не умирает так прочно, как позавчерашний.
Старый джентльмен встал, когда поднялись его дамы, а потом снова сел.
Официант подал ему стакан крепкого портвейна. Он понюхал его, отпил,
просмаковал. Я тем временем разглядывал его. Он был невысокого роста, на
голову ниже своей дородной супруги, не толстый, но упитанный, с густыми
вьющимися седыми волосами. В изрезанном морщинами лице таилась усмешка. Губы
плотно сжаты, подбородок квадратный. Одет он был, по нашим понятиям, немного
экстравагантно - черный бархатный жакет, сорочка с низким воротничком и
жабо, пышный черный галстук и широкие вечерние брюки. Что-то в этом чудилось
маскарадное. Он не спеша допил портвейн, встал и с достоинством удалился.
Проходя через холл, я заглянул в книгу приезжающих, мне любопытно было
узнать, кто эти странные люди. Угловатым женским почерком, какому молодых
девиц обучали в фешенебельных школах сорок лет назад, там было записано:
"М-р и м-с Сент-Клер, мисс Порчестер", и адрес: "Ленстер-сквер, 58,
Бейсуотер, Лондон". Я спросил у администратора, кто есть мистер Сент-Клер, и
узнал, что он, кажется, что-то делает в Сити. Я зашел в бильярдную, погонял
шары, а по дороге к себе наверх заглянул в гостиную. Те два краснолицых
господина читали вечерние газеты, одинокая дама средних лет дремала над
романом. Интересовавшая меня троица расположилась в углу комнаты. Миссис
Сент-Клер вязала, мисс Порчестер прилежно вышивала, а мистер Сент-Клер читал
вслух негромко, но внятно. Проходя мимо них, я уловил, что читает он
"Холодный дом".
На следующий день я много читал и писал, но среди дня вышел погулять и
по дороге домой присел на одну из тех удобных скамеек. на набережной. Было
не так холодно, как накануне, и ветер улегся. От нечего делать я стал
следить глазами за человеком, издали приближавшимся ко мне. Когда он подошел
поближе, я увидел, что это невзрачного вида мужчина в жиденьком черном
пальто и поношенном котелке. Руки он засунул в карманы - как видно, озяб.
Он взглянул на меня мимоходом, прошел еще несколько шагов, остановился,
подумал и повернул обратно. Снова поравнявшись со скамейкой, на которой я
сидел, вынул руку из кармана и прикоснулся к шляпе. Я заметил, что перчатки
на нем черные, старые, и предположил, что он вдовец в стесненных
обстоятельствах. Или, может быть, служащий похоронного бюро, поправляющийся,
как и я, после испанки.
- Прошу прощенья, сэр,--сказал он,--не найдется ли у вас спички?
- Пожалуйста.
Он сел рядом со мной и, пока я доставал из кармана спички, тоже полез в
карман - за папиросами. Он вытащил обертку от "Голдфлейкс", и лицо его
вытянулось.
- Надо же, какая досада! Ни одной не осталось.
- Закурите мою, - предложил я, улыбаясь.
Я протянул ему портсигар, и он взял папиросу.
- Золотой?--спросил он и постучал пальцем по портсигару, который я
успел захлопнуть. - Золотой? Вот чего я никогда не умел хранить. У меня их