"Анна Матвеева. Небеса" - читать интересную книгу автора

тех, кто правильно читает строки!"
Я не сводила глаз с мамы - она пришла в себя и смотрела на мадам с
видом смущенной благодарности.
На самом деле, сознание в этом зале можно было потерять и без всяких
строк - духота такая, что я согласилась бы на кислородную маску. И еще я
чувствовала странную ревность.
В самом деле, почему и мама, и Сашенька, и прочие тетушки-дядюшки,
сидевшие в этом зале так плотно и долго, что вполне могли бы высидеть каждый
по птенцу, почему они были так явственно открыты для чудесного воздействия
строк, и только меня эта рифмованная религия не затрагивала ни малейшим
образом? Арифметика большинства играла со мной старую шутку: ведь если я
одна из всех не чувствую волнения - так, может, это я ущербная? А все
остальные и в самом деле ощущают целительное действие "Космеи"?
Бугрова заунывно-буратиньим голоском рассказывала о новейших строках,
созданных ею в результате вчерашнего контакта с Великим Учителем. Этими
строками можно лечить гинекологические заболевания, астму и онкологию
запишите, пожалуйста! Все послушно, по-школьничьи, шелестели страничками,
щелкали авторучками... Мама с сестрой тоже вписывали в припасенные заранее
тетрадочки очередные строчки, я украдкой глядела на часы.
Наконец Марианна Степановна с явным сожалением глянула на часы:
"Сегодняшняя лекция заканчивается, но не заканчивается "Космея"! И я
прошу подойти ко мне вот вас, да-да, вас, побывавшую сегодня на орбите!"
Степановна указала рукой на маму и поощрительно улыбнулась Сашеньке. Я
хотела подойти вместе с ними: вдруг маме снова станет "хорошо"? Но мадам
покачала головой, отсекая меня от мамы и сестрицы.
Пришлось дожидаться за дверью.

ГЛАВА 14. ПЕТРУШКА

Дверь к спасительным орбитам захлопнулась навсегда. После огромной
статьи о "Космее" мама перестала со мной разговаривать и даже в мою сторону
не смотрела. Это притом, что Вера сильно выправила текст и убрала из него
мало-мальски обидные словечки в адрес "Космеи".
Чем дальше, тем больше Вера становилась похожей на человека, но
временами ее по-прежнему заносило. Зубов объяснял эти перемены диким
скандалом, случившимся в епархии: он пробудил в Вере охотничьи инстинкты.
Вера не разъясняла своей роли в этой истории, но молчала о ней выразительнее
любых слов.
Впрочем, в словах недостатка не было: что депутат Зубов, что священник
Артемийтолковали этот сюжет, а я, развесив уши, как бассет-хаунд, каждого
слушала, и верила каждому. Днем Артем горячо уверял, что владыку Сергия
оклеветали, а вечером Зубов, усмехаясь, говорил - здесь все правда, и
ничего, кроме правды, и может быть, правда еще не вся. "В итальянском
языке, - рассказывал Зубов, - слово "правда" употребляется только с
определенным артиклем - "la verita". А слово "ложь" сопровождается артиклем
неопределенным - "una buggia". Не означает ли это, что лжей в мире много, и
только правда - одна?" - спрашивал меня Антиной Николаевич...
Я млела, вся как старый толстовский дуб, преображенная лучами его
обаяния. Я так очаровалась, что не замечала ничего вокруг, и звонок
Лапочкина застиг меня будто на месте преступления. Преступно - взять да и