"Анна Матвеева. Небеса" - читать интересную книгу автора

Насчет одиночества - это было в "яблочко", я никогда прежде не
чувствовала себя настолько отдельной от других людей... Как в старом детском
сне, когда из города пропали все люди.
С утра и до следующего утра я была одна, отключала зрение и знания:
курила, сидя на перевернутом ведре, и разбирала морозную оконную
письменность. Ела редко, потому что лысый Миша все время приноравливался
встать рядом на раздаче, а потом громко чавкал, сидя за длинным столом, и
ковырял в зубах толстыми пальцами, похожими на барабанные палочки.
ЭсЭс махнула на меня рукой после провала с рибефингом. Как оскорбленный
гипнотизер, которому не удалось усыпить добровольца, директриса "Рощи"
списала все на мою частную патологию. "У вас, Аглая, редкий случай
абсолютной духовной фригидности, - сказала ЭсЭс, и я удивилась, услышав, что
она теперь со мною снова на "вы". ЭсЭс держалась натужно-весело: - Знаете,
как вас зовут в группе? - спросила она. - Мумия!"
Я пошла к зеркалу, украшавшему холл наравне с телевизором и весьма
символически остановившимися часами. Коллегам по безумию в остроумии не
откажешь - лицо мое стало похоже на череп.
Между тем ЭсЭс вовсе не следовало вычеркивать меня из списка побед.
Терапия приносила плоды, пусть и не такие спелые, как на соседних деревьях.
К третьей, примерно, неделе курса я обнаружила, что тело мое научилось
самостоятельной жизни и телу бывает куда комфортнее, если душа или разум не
пристают к нему с наставлениями. Тело заимело свою собственную силу и теперь
использовало ее на полную катушку: я начинала бояться себя, чувствовала, что
проваливаюсь в коряжистое лоно безумия. Никогда в жизни я не была так близка
к нему - оно ходило со мною рядом и заискивающе глядело в зрачки.
Глаз у него было не сосчитать: глаз-рыба, глаз-ладонь, глаз-еж...

ГЛАВА 6. БЕРЕМЕННАЯ

Из туалетного окна к вечеру открывался прекрасный вид - закатные небеса
горели, будто газовое пламя, и в этом слоеном, разноцветном пламени
безвольно носило птичью стаю - как лохмотья пепла, брошенные на ветер. Птицы
пикировали на черно-рыжие столбы корабельных сосен, и даже сейчас я,
наверное, смогла бы нарисовать эти сосны по памяти - пять деревьев, ровных,
будто новенькие карандаши...
Единственный раз, вечером, сосен оказалось шесть - присмотревшись, я
опознала грузную фигуру Кабановича, вросшую в сугроб. Кабанович печально
разглядывал окна, в руке у него розовел пластиковый пакетик. Вначале я
отпрянула прочь, гремя сбитыми ведрами. Потом испугалась, что он уйдет, и
побежала в палату за курткой.
"Привет!"
Он грузно шел по снегу, глядя искоса и враждебно: такими рисуют пленных
фашистов. Отовсюду к нам сбегались собаки.
"Я принес твои вещи". - Он протягивал через сугроб розовый пакетик.
Собаки лаяли.
Кабанович в самом деле принес мои вещи - в пакетике нашлась книга
"Зеленый Генрих" (в порыве страсти доверенная Кабановичу и отвергнутая им
после первой же прочитанной страницы), колода карт для вечернего деберца с
Эммой, чеснокодавилка и кассета с "Дон Карлосом". Я смотрела на них, жалких
свидетелей моей любви, а Кабанович щурился, как от дыма, и зяб в своем