"Анна Матвеева. Небеса" - читать интересную книгу автора

легком плаще.
"Может, ты передумаешь?" - спросил он, и мое сердце попыталось сорвать
поводья. Я отогнала собаку и прикусила щеку до сладкой кровяной боли...
"Я все еще люблю тебя", - сообщил Кабанович, пытаясь взять мою руку,
сухую и окоченевшую, как мерзлая ветка.
"Я тоже тебя люблю, но ты мучаешь мать. И не веришь в Бога".
Кабанович нагнулся ко мне:
"Зачем приплетать религию? Ты вроде бы тоже поклонов не бьешь?"
Он махал своими огромными руками, похожими на лопасти, кричал, что Бога
нет, и если я хочу сохранить остатки разума, то надо срочно рвать когти из
этой психлечебницы, где мне и так уже задурили голову. Он кричал все громче,
пугая собак и больных, ступивших на ежевечернюю тропу к столовским воротам.
Крик стал смехом, визгливым, бабьим смехом, Кабанович хохотал, и больные
успокаивались: он всего лишь один из них, один из нас, такой же, как все. Я
не хотела, чтобы Кабанович уходил, но еще больше боялась, что он останется
здесь, хохочущим в снегу.
Мы расстались, не прощаясь и не глядя друг другу в спину...
Через месяц меня все же выпустили из "Рощи".
Прощальная встреча нашей группы окончилась всеобщим фотографированием
на "Полароид", и мне, к сожалению, не удалось сбежать до того, как ЭсЭс
начала выстраивать группу рядками.
На прощанье она сказала мне: "Не пройдет и года, как ты сюда вернешься,
Аглая". Она теперь снова была со мной на "ты".
Забирал меня Алеша, он сильно торопился к себе в офис, поэтому быстро
зашвырнул в квартиру мою сумку и сбежал под мамины обещания "сварить кофе".
Мне показалось, что мама смотрит на меня с испугом, и я не стала упрекать
ее - хотя из тридцати с лишним дней она могла бы потратить несколько часов
на поездку в "Рощу".
Диванные подушки в моей комнате были разложены так, как их обычно
укладывал Кабанович, наутро после побывки - расшвыривал без всякого интереса
к процессу. Оказалось, что вид этих подушек доставляет мне боль, и почти так
же больно было смотреть на старые книги за стеклами - ни одна из них не
смогла бы помочь мне.
Сдвинув стекло в сторону, я сняла с полки несколько книг, скрывавших
второй, секретный ряд. Там прятались мои любимцы, не предназначенные для
посторонних глаз: Сашенька обязательно засмеялась бы, узнав, что я все так
же нежно листаю страницы Кэрролла и Трэвэрс. Мое отношение к книгам никогда
не было высокомерным - я отметала всякие упреки в недостаточной знатности
рода и могла искренне, всем сердцем, полюбить безвестную простушку в
сереньком переплете. Или скромный том позабытого ныне автора - а ведь
прежде, думала я, слова его гремели в людских умах, как fanfare, bombardon и
grosse caisse одновременно. Теперь позабытая книга обидчиво давилась
собранной пылью: как радостно мне было пробуждать былую память, по ложечке
соскребая ее с душистых страниц, - эти старые книги всегда пахнут как
осенние листья.
Я вытащила на волю желтый, оборванный с двух сторон том, в нем должно
было найтись нечто важное и позабытое.
Глаза у Богоматери были грустными, казалось, что ей легче заплакать,
чем смотреть так еще хотя бы минуту.
Из комнаты я вышла с чистым полотенцем наперевес, едва не сбив с ног